не-птицы, которых Одноглазому не составило труда обвести вокруг пальца. Старый интриган съел не одну собаку на подобных планах…
Корнелиус Фергин хорошо его знал – знал, что им движет. После поражения Гелленкопфа этому изворотливому лису удалось убедить всех, что он не имел отношения к его злодеяниям. Горан Корвиус продолжал предоставлять пророчества, воплотил несколько для весьма важных персон из не-птичьего суда, расстарался и вошел в доверие к канцлеру. Разумеется, он не оставил своих старых планов, но без Хозяина начал действовать осторожнее. Одноглазый продолжал строить козни, стравливая одних с другими, укреплял свое влияние и избавлялся от тех, кто стоял у него на пути, при помощи своих старых… «коллег», которые после краха Гелленкопфа нашли занятие по душе: он регулярно предоставлял Птицелову с Портным имя жертвы и ее адрес – прятал карточку в билетном ящике на станции флеппинов, а они, в свою очередь, проворачивали остальное. Это было взаимовыгодное сотрудничество…
А потом Хозяин вернулся. И его верный советник, его ручная собачонка, не замедлил снова одеться в его тень, как в пальто, нашептывая, суля триумф и месть, плетя новые нити. Масштабный план постепенно сплетался: возврат Черного сердца, избавление от Шпигельрабераух, обезглавливание не-птичьего общества…
И все же даже Птицелов не мог распознать, что во всем этом делается ради Хозяина, а что Одноглазый вплел в план ради себя и собственной мести…
– Одноглазый давно должен был появиться, – сказал Гораций. – От него нет вестей с момента, как он вышел от канцлера.
– Одноглазый мертв, – бросил Корнелиус Фергин.
– Что?! – потрясенно выдохнул Гораций. – С чего ты взял?!
– Одноглазый взял на себя ключевую часть плана, и что-то пошло не так. Старый кукловод просто обожал лично дергать своих марионеток за ниточки. Я предупреждал, что его затея с тем, чтобы убить Клару чужими руками и подставить канцлера, слишком сложна. А учитывая, что Дрей все испоганил с приманкой…
– Шпигельрабераух не клюнула?
– О, она клюнула. Но, согласно изначальному замыслу, у Одноглазого был бы рычаг в виде младенца, а так… Клара Шпигельрабераух думает, что ее воспитанник убит по приказу Одноглазого, – ее ярость уже ничто не сдержит. Даже со всеми своими ухищрениями старик мало что смог бы ей противопоставить.
– Думаешь, она убила его?
– Вероятно. Ты же знаешь, каким он был дотошным, Гораций. Одно пророчество сменяет другое, одна ступень плана следует за другой. «Пророчество о смерти Клары Шпигельрабераух» должно было воплотиться в жизнь еще час назад. Письма не будет. Не стоит его ждать.
– И что мы будем делать?
– Следовать плану. Придется осуществить его без Одноглазого. Мы выдвигаемся через пятнадцать минут. Готовь буреход к отбытию.
– Ты помнишь, что нам все еще нужен ключ?
– Как раз этим я и займусь. Еще раз поговорю с нашим трагичным другом…
Гораций Горр усмехнулся и торопливо покинул кабинет через дверь, которая вела на винтовую лестницу. Корнелиус Фергин, в свою очередь, дождался, когда стихнут его шаги, и, выбравшись из-за стола, подошел к черной, сплошь залитой краской картине и повернул завиток на ее раме. Картина в тот же миг отъехала в сторону, открыв вход в кабинку лифта.
Толкнув рычаг, Птицелов запустил механизмы, и кабинка начала спуск…
Глядя на проползающую мимо ребристую стенку лифтовой шахты-трубы, Корнелиус думал о том, что ему предстояло совершить. Эх, если бы Одноглазый справился, все было бы намного проще, но увы… Теперь все зависело лишь от него, Птицелова: удастся ли ему перехватить нить плана, выскользнувшую из мертвых пальцев старого лжепророка?
Пока что все шло своим чередом. Их с Горацием задача была лишь косвенно связана с Одноглазым и его самоубийственной идеей избавиться от Клары Шпигельрабераух. В провале Одноглазого Птицелов винил лишь Горация: если бы поиском агентов занимался он, Корнелиус, в квартиру Джеев под видом дальнего родственника заселился бы кто-нибудь чуть более благонадежный. Птицелова просто воротило от непрофессионалов, и неважно, кто это был – булочник, упаковывающий хлеб в пакет грязными руками, или слабохарактерный мошенник, который в самый ответственный момент теряет над собой контроль…
Карта Сергиуса Дрея отыграна. Это была грязная, линялая карта с обтрепанными уголками, которая, как это ни парадоксально, была бита собой же. Его судьбе сложно позавидовать, ведь когда Кэрри узнает, что он сделал с его сыном…
Благо со вторым агентом Гораций не прогадал, и тот исполнил все точно, чисто, в строго указанный срок и при этом сохранил инкогнито…
Птицелов попытался заглянуть в собственную душу и отыскать там хоть кроху жалости к старому шпиону – и не нашел. Конрад получил то, что заслужил. Его предупреждали, но он не смог не влезть в это дело. Его смерть всего лишь печальное, но логичное следствие.
Кабинка остановилась на подземном этаже, и, выйдя из нее, Птицелов пошагал по узкому коридору. Подойдя к невысокой проклепанной двери, он повернул штурвальный вентиль и вошел в довольно большое помещение с низким потолком. Сняв с крюка на стене фонарь, Птицелов зажег его и двинулся по проходу. Блеклый дрожащий свет выхватывал стоящие вдоль его пути фигуры в так называемых «человеческих клетках»: железные вороненные прутья плотно облегали пленников, повторяя очертания их тел, голов, конечностей и… носов. В подземелье под маяком в плену томилось чуть больше дюжины не-птиц. Все – жильцы восьмого этажа.
Стая Тристана Моротта Боргана… Их застали врасплох, в постелях, одетых в пижамы и ночные колпаки. Все было проведено быстро, без единой проволочки – ни один не успел ничего предпринять, даже просто понять, что происходит, когда их усыпляли одного за другим. И вот они все здесь – закованы, спят и не предполагают, что сдал их тот, кому они доверяли, – их же вожак…
Птицелов подошел к стене, в которой было пробито овальное застекленное отверстие. С той стороны застенка к стеклу подошел высокий черноволосый человек в угольном мундире и плаще. Он с ненавистью уставился на Птицелова.
– Я знаю, господин Борган, – сказал Птицелов. – Знаю… Вы до сих пор не понимаете, как я заставил вас выдать всех ваших прихвостней, но, увы, я не намерен делиться с вами секретами своего мастерства.
– Ты так ничего и не понял, Птицелов, – раздалось, к удивлению Корнелиуса, насмешливое из-за стекла. – Не ты вынудил меня отдать тебе почти всех членов моей стаи. Ты думаешь, что заставил меня… Они там, где и должны быть. Я спас их.
– Спасли, господин капитан? Что-то подобное мне говорил и Одноглазый. Ваша милая нянюшка тоже думала, что спасает Каррана и Коллн, отдав их мне. Спасает от вас и от той расправы, которую вы им уготовили.
– О нет, не от меня, Птицелов. Поверь мне. Скоро в дом № 17 на улице Трум прибудет тот, кто намного страшнее всего, с чем ты когда-либо сталкивался. Тот, кто намного страшнее профессора Гелленкопфа.
Птицелов прищурился.
– Вы думаете, что переиграете меня, господин капитан? Вот только я прекрасно знаю, как работает блеф.
– О Птицелов… – расхохотался капитан Борган, и его лицо исказилось в подлинном безумии. – Ты даже не представляешь, что грядет… Не представляешь!
Птицелов повернулся – у него не было времени выслушивать спятившего от потери любимой женщины монстра, который прикидывался человеком, – и двинулся дальше через подземелье. Вслед ему несся хриплый каркающий смех.
Ничего, скоро этому безумцу станет не до смеха. Когда Гелленкопф вернется сюда, капитан подавится своим карканьем.
Первым делом, после того как Птицелов покинул дом № 17, он изловил сумасшедшего Рри. Борган зря отпускал его бродить, где ему ни вздумается. Видимо, он полагал, что его тайна надежно спрятана в безумии Рри.
Гораций своими пытками и правда довел его до совершенно невменяемого состояния, и Птицелову пришлось применить все свое мастерство, чтобы вызнать у него по-настоящему бесценные сведения.
В бессвязных криках, в боли и исступлении Рри он выцедил разрозненные клочки тайны, а потом умело сшил их воедино. Черное сердце Гелленкопфа спрятано в криптекс-ящике, в груди спящего автоматона, которого кое-кто по незнанию называет статуей. И статуя эта хранится там, куда ни за что не проникнуть всякому, кто задумал недоброе, – под крышей Фогельтромм, в Гнезде Ненависти…
И сейчас Птицелову нужен был ключ.
Он открыл очередную проклепанную металлическую дверь и вошел в пыточную. Повесив фонарь на крюк, Птицелов повернулся к стоявшим в центре помещения двум металлическим больничным столам.
Один был пуст, повсюду блестели потеки черной крови, ремни
