предлагал мне еще куда-нибудь сходить, на что-то еще посмотреть, а однажды даже спас от двух сладкоречивых александрийских работорговцев, которых сразу заподозрил бы кто угодно, но только не я.
Случилось это очень странно. Эти двое пристали ко мне, сулили угостить конфетами, если я пойду с ними, и тут я словно услышала шепот Анры: «Не ходи». Похолодев от ужаса, я бросилась от них со всех ног.
Теперь мне казалось, что брат иногда видит образы прямо в моем мозгу, даже когда я нахожусь от него достаточно далеко. Он стал мне еще ближе.
Мне страшно хотелось, чтобы он мог выходить в город со мной, но я уже рассказывала, что произошло, когда он сделал такую попытку. Шли годы, и он, казалось, был привязан к дому еще сильнее. Однажды, когда мать заговорила о возможном переезде в Антиохию, он заболел и поправился лишь тогда, когда мать пообещала, что мы никуда не поедем.
Между тем Анра превратился в стройного, смуглого, красивого юношу. Фрина начала строить ему глазки и вечно искала предлог, чтобы зайти к нему в комнату. Однако это его лишь пугало, и он сторонился ее. Но меня он уговаривал подружиться с Фриной, почаще бывать с ней рядом и даже спать вместе с Фриной, когда мать в ней не нуждалась. Почему-то это ему нравилось.
Сами знаете, какое беспокойство овладевает ребенком, когда он начинает взрослеть, как жадно ищет он любви, или приключений, или богов, а может, всего вместе. Такое беспокойство овладело и Анрой, но единственными его богами были те, что жили в пыльных и непонятных свитках, названных нашим отцом «Тайной мудростью». Анра все свое время посвящал странным ритуалам и опытам и продолжал учиться. Иногда он занимался ими в подвальчике, где находились три серых камня. Тогда он заставлял меня стоять на страже. Он больше не рассказывал мне о том, что читает, не говорил о своих мыслях, а я была так занята открывшимся для меня новым миром, что ничего не замечала.
Но я все же видела, что беспокойство его растет. Он давал мне все более трудные поручения, заставлял справляться о книгах, о которых писцы и слыхом не слыхивали, выискивать всяких астрологов и ворожей, требовал, чтобы я крала или покупала у знахарей все более и более необычные снадобья. А когда мне удавалось добыть для него очередное сокровище, он без слова благодарности выхватывал его у меня, а на следующий вечер делался еще угрюмее. Анра уже не радовался, как бывало прежде, когда я, к примеру, принесла ему первый персидский свиток об Аримане, первый магнит или дословно повторила рассуждения знаменитого философа из Афин. Теперь ему было не до этого. Порой он едва слушал мои подробнейшие рассказы, словно уже знал наперед, что ничего интересного для него в них не будет.
Анра выглядел истощенным и больным. От снедающего его беспокойства он теперь непрерывно ходил взад и вперед по комнате. Я наблюдала за ним, и у меня сердце обливалось кровью. Мне так хотелось ему помочь, разделить с ним мою новую захватывающую жизнь, достать ему то, к чему он так отчаянно стремится.
Но моя помощь больше не нужна была ему. Он взялся за какие-то темные таинственные поиски, которых я не понимала, и зашел в глухой тупик, когда ему стало не хватать собственного опыта.
Ему требовался учитель.
БЕЗБОРОДЫЙ СТАРИК
– Безбородого старика я повстречала, когда мне было пятнадцать лет. Я сразу назвала его так, да и до сих пор называю, – в его облике не было больше ничего, за что можно было бы зацепиться. Когда я думаю о нем или даже смотрю на него, его лицо сливается с толпой. Ощущение примерно такое же, как если бы гениальный актер, изобразивший все существующие на свете характеры, вдруг наткнулся на самый простой и совершенный.
А за этим слишком обычным лицом – такое иногда удается лишь почувствовать, но описать сложно – скрывались, по-моему, пресыщенность и пустота явно не от мира сего…
Фафхрд затаил дыхание. Путники добрались до конца гребня. Левый склон, внезапно устремившийся вверх, превратился в подножие горы, а правый резко обрывался вниз, так что видна была лишь черная бездна. Посредине же поднималась тропинка – каменная полоска в несколько футов шириной. Мышелов прикоснулся к висевшей у него на плече веревке – это придало ему немного уверенности. Лошади было заартачились, но потом, словно слабое зеленоватое сияние и неумолчный шепот захватили их в свои невидимые сети, двинулись вперед.
– Я сидела тогда в винном погребке. Я только что принесла записку одному из приятелей гречанки Хлои, которая была примерно одних лет со мной, и тут увидела в углу старика. Я спросила о нем Хлою. Сперва она сказала, что это греческий певец и неудачливый поэт, потом поправилась и заявила, что это предсказатель из Египта, затем снова передумала, попыталась вспомнить, что ей говорил о нем один самосский сводник, после чего, бросив на него быстрый недоумевающий взгляд, решила, что не знает его вовсе и что все это пустяки.
Но сама пустота старика заинтриговала меня. Передо мной была новая тайна. Я не сводила с него глаз, и в конце концов он повернулся и посмотрел на меня. У меня создалось впечатление, что он с самого начала чувствовал на себе мой вопросительный взгляд, но не обращал на него внимания, словно спящий на жужжащую муху.
Взглянув на меня всего один раз, старик отвернулся, однако, когда я покинула погребок, он вышел следом за мной.
«Твоими глазами смотрит еще кто-то?» – спокойно осведомился он.
Я была так поражена этим вопросом, что не знала, как и ответить, но он не настаивал. Лицо его посветлело, не став, однако, при этом более выразительным, и он тут же завел со мной милую остроумную беседу, из которой, впрочем, было невозможно заключить, кто он и чем занимается.
Тем не менее по кое-каким намекам я сообразила, что он обладает знаниями в необычных областях, всегда интересовавших Анру, и я, взяв его за руку, охотно пошла вместе с ним.
Но далеко мы не ушли. Он завел меня в какой-то узкий извилистый переулок, и тут я заметила, что он искоса поглядывает на меня, а его рука еще крепче сжала мои пальцы, что мне совсем не понравилось. Я даже чуть-чуть испугалась и каждый миг ждала мысленного предупреждения об опасности от Анры.
Миновав несколько жилых домов, мы остановились возле мрачной трехэтажной лачуги. Старик сказал, что живет на самом верху, и потащил меня к приставной
