смотрели так три-четыре удара сердца. Потом они услышали тихое ржание одной из лошадей. После этого все трое развернулись в сторону двери, но еще раньше кинжал, посланный недрогнувшей рукой Фафхрда, вонзился в глаз замученного существа за внутренним окном.
Так они и стояли бок о бок: Фафхрд – с дико горевшими глазами, Мышелов – напряженный, как струна, Ахура – с видом человека, который, удачно преодолев пропасть, поскользнулся на самой вершине.
В туманном дверном проеме показалась темная поджарая фигура.
– Смейся! – хриплым голосом Фафхрд скомандовал Ахуре. – Смейся! – И он принялся ее трясти.
Голова ее болталась из стороны в сторону, жилы на шее дергались, губы искривились, но из них вырывалось лишь сдавленное кваканье. Лицо девушки исказила гримаса отчаяния.
– Да, – произнес голос, который все сразу узнали, – существует время и место, где смех очень быстро тупится и так же безвреден, как меч, который сегодня утром пронзил меня.
Как обычно смертельно бледный, с маленьким кровавым пятнышком в районе сердца и размозженным лбом, в пропыленной черной одежде, перед ними стоял Анра Девадорис.
– Итак, мы вернулись к началу, – медленно проговорил он, – но теперь перед нами открывается более широкий простор.
Фафхрд попробовал что-то сказать, рассмеяться, но и слова, и смех застряли у него в горле.
– Теперь вы уже знаете кое-что обо мне и моем могуществе, как я и надеялся, – продолжал адепт. – У вас было время все взвесить и принять новое решение. Я все еще жду вашего ответа.
На этот раз Мышелов попытался заговорить и рассмеяться, но и он потерпел неудачу.
Несколько мгновений адепт разглядывал их, самоуверенно улыбаясь. Потом вдруг перевел взгляд в сторону, нахмурился и, подойдя к внутреннему окошку, присел перед ним.
Как только он повернулся к путникам спиной, Ахура, потянув Мышелова за рукав, попыталась что-то ему прошептать, но это получилось у нее не лучше, чем у глухонемой.
Адепт всхлипнул:
– Этот был моим любимчиком.
Мышелов выхватил кинжал и хотел было наброситься на адепта сзади, но Ахура оттащила его, указывая в совершенно ином направлении.
Адепт резко крутанулся на каблуках и воскликнул:
– Глупцы! Неужто у вас нет внутреннего зрения, чтобы любоваться чудесами тьмы, нет ощущения величия ужаса, нет тяги к странствиям, по сравнению с которыми любые приключения обращаются в ничто, неужто у вас ничего этого нет и поэтому вы уничтожили мое величайшее чудо, моего любимейшего оракула? Я позволил вам прийти сюда, во Мглу, надеясь, что могучая музыка и роскошные покои замка заставят вас склониться к моему мнению, – и вот награда! Завистливые, невежественные силы окружили меня, и вы теперь – моя великая рухнувшая надежда. Когда я выходил из Затерянного Города, мне были посланы зловещие предзнаменования. Идиотское белое сияние Ормузда слегка нарушило черноту небес. Ветер донес до меня старческое кудахтанье древних богов. Где-то вдалеке послышался гомон, будто гончая свора и вместе с ней этот олух Нингобль, неумеха и недоумок, взяли мой след. У меня был в запасе амулет, который мог бы им помешать, но, чтобы его нести, мне нужен был старик. А теперь они смыкают свой круг, дабы убить меня. Но во мне еще осталась сила, у меня еще остались союзники. Хотя я и обречен, есть еще те, кто связан со мной такими узами, что поднимутся по первому моему зову. Конца вы не увидите, даже если он и наступит. – Зычным и жутким голосом адепт вдруг возопил: – Отец! Отец!
Еще под сводами залы не замерло эхо, как Фафхрд бросился на адепта, размахивая своим громадным мечом.
Мышелов хотел было последовать его примеру, однако, стряхнув с себя Ахуру, сообразил наконец, куда та столь настойчиво показывает.
Это был вырез в замковом камне громадной арки.
Не раздумывая, Мышелов сорвал с плеча веревку и, пробежав по зале, бросил крюк в вырез.
Крюк зацепился с первого броска.
Мышелов, быстро перебирая руками, полез вверх.
За спиной он слышал отчаянный звон мечей, а также и другой звук – более отдаленный и мощный.
Схватившись рукой за край выреза, он подтянулся, всунул внутрь голову и плечи, потом закрепился, опершись на локоть и бедро. Через миг он свободной рукой выхватил из ножен кинжал.
Внутри вырез был выдолблен в виде чаши. Она была наполнена отвратительной зеленой жидкостью и выложена сверкающими самоцветами. На дне чаши, под слоем жидкости, лежало несколько предметов – три прямоугольных, а остальные неправильной округлой формы и ритмично пульсирующие.
Мышелов поднял кинжал, но не ударил, не смог ударить. Слишком велик был гнет всего, что нужно было осознать и вспомнить: слова Ахуры о ритуальных браках в семье ее матери; ее подозрение, что, несмотря на то что они с Анрой родились вместе, отцы у них были разные; смерть ее отца-грека (теперь Мышелов догадался, от чьих рук тот погиб); странную окаменелость, подмеченную в теле Анры рабом-целителем; операцию, которую ему сделали; почему он не умер от удара в сердце; почему его череп раскололся так легко и с таким гулким звуком; почему никогда не было заметно, как он дышит; древние легенды о чародеях, которые сделали себя неуязвимыми, спрятав собственное сердце; и прежде всего – ощущавшееся всеми глубокое сродство между Анрой и этим наполовину живым замком и черным обтесанным монолитом в Затерянном Городе…
Мышелов увидел, как Анра Девадорис, плюнув на клинок Фафхрда, подбирается к северянину все ближе и ближе, а тот отчаянно отбивает кинжалом удары его тонкого меча.
Словно пригвожденный к месту каким-то кошмаром, Мышелов беспомощно слушал ставший оглушительным звон мечей, который начал тонуть в другом звуке – чудовищной каменной поступи, которая, казалось, преследовала их все время, пока они взбирались на гору, как идущее вдогонку землетрясение…
Замок Туманной Мглы задрожал, а Мышелов все никак не мог ударить…
И тут, словно прилетев сквозь бесконечность из-за последнего предела, где скрылись древние боги, оставив мир в распоряжение младших божеств, загремел могучий, потрясающий сами звезды смех – смех над всем и даже над тем, что происходило сейчас в замке; в этом смехе крылась громадная сила, и Мышелов понял, что она – в его распоряжении.
Мощным движением руки он вонзил кинжал в жидкость и принялся кромсать покрытое каменной коркой сердце, мозг, легкие и кишки Анры Девадориса.
Жидкость вспенилась и забурлила, замок покачнулся так, что Мышелов чуть не вылетел из ниши, а хохот и каменный топот превратили залу в ад кромешный.
И вдруг, в одно мгновение, все звуки утихли, тряска прекратилась. Мышцы Мышелова отказывались ему повиноваться. Он не то съехал по веревке, не то просто упал на пол. Не сделав
