Дмитрий Володихин - Золотое солнце

— Я не знаю твоего имени, — оборвала я ее. — Поэтому отныне буду звать тебя Сой, хорьком. Только эта тварь душит больше, чем может сожрать!

...Ее прическа была шедевром архитектурного излишества: каскады скрученных локонов, словно клубок сплетенных змей, и с правой стороны головы — пять торчащих вперед жестких прядей, подобных пальцам тянущейся ко мне зловещей руки. В целом это напоминало что угодно, только не волосы. Ее лицо, как и у Сой, скрывал зеркальный покров, но я узнала ее совсем не по лицу...

«Няня Ситан, а почему эта тетя такая... кривая?»

Мне — четыре года. Я самая младшая из детей, что весело расхватывают с плоской корзины миндальные лепешки, какие традиционно пекут в праздник Выхода из моря.

Младшая жрица, которая держит корзину, действительно вся какая-то скособоченная: вроде и ноги равной длины, но одно плечо заметно выше другого, и голова кажется все время повернутой в одну сторону.

«У нее, как она родилась, сразу шейку судорогой свело. Как у тебя, когда ты слишком долго купалась в ветреный день».

«Но ты же мне тогда помяла, и все прошло...»

«А ей, когда она родилась, не помяли — не смогли или не поняли, что надо это сделать. И она так никогда и не узнала, как надо держать голову правильно...»

«Бедная тетя!» — Я сую лепешку в карман передника и тянусь за еще одной, но зеркальная с корзиной неожиданно шлепает меня по руке:

«Ты уже взяла. Дай взять и другим детям!»

От такой ужасной несправедливости я тут же срываюсь в громкий рев. Другим! Да эти другие уже взяли и по две, и по три лепешки!..

Так вот до каких высот ты теперь поднялась, Реналия...

Вряд ли она узнала во мне ту малышку со ступеней храма, но я, как и тогда, почувствовала направленную на себя волну жесткости, которую очень хотелось назвать жестокостью. И дело тут было не в моих ровных плечах и стройной шее — просто похоже, что эта женщина почитала суровость единственно возможным способом служения детям Луны.

— Как ни оправдывайся ты, грешница, а вина твоя велика, — снова раздался надо мной ее резкий голос. — И кровь, текущая в тебе, лишь усугубляет твою вину — разве не должны владыки во всем являть пример своим подданным?

В ответ я, глядя в пол, промолчала. Эта Реналия даже не догадывалась, что если надо, чтобы наказание подействовало на меня, ни в коем случае не следует сопровождать его чтением морали и вообще лишним словоизвержением. Это лишь вгонит меня в бешенство, а в таком состоянии я не делаю выводов принципиально.

— А потому да будут обрезаны твои волосы в знак позора и да предстанешь ты, не медля, пред ликом Ахна-Лоама и Ахну-Серенн, дабы выдержать испытание их светлыми взорами и искупить содеянное!

И вот только теперь я испугалась по-настоящему. Изначальные Лоам и Серенн — боги в змеином обличье!

Об этом испытании я слышала прежде раза два, и оба раза это были темные и смутные слухи, сводившиеся к тому, что простому человеку ТАКОЕ выдержать не под силу.

Простому — не под силу. Но я-то не простой человек, я потомок Лоама и Серенн, и мне начертана особая судьба! А раз так — я выдержу это испытание, не могу не выдержать!

Вынеся мне приговор, Хранящая Дом довольно грубо сорвала с моих рук браслеты Эззал, а затем кивнула Зану. Тот взял с одной из стоек длинный нож и ухватил меня за косу, которую я, чтобы чем-то отвлечься до прихода Рена- лии, переплела так, как ношу всегда.

Если он хотел отсечь мою косу одним эффектным ударом, то просчитался — нож увяз в толще волос. Зан кромсал их довольно долго, перехватывая то так, то этак. Когда наконец приговор можно было считать приведенным в исполнение, то, что осталось, было мне чуть ниже плеч, при этом с левой стороны заметно длиннее, чем с правой. Реналия, скривившись (это было заметно даже под зеркальным покровом), приняла из рук палача отрезанные волосы и поплыла к выходу. Сой устремилась за ней, бросив через плечо:

— Покарауль ее, Зан, пока мы не вернемся с надлежащей охраной.

Не говоря ни слова, Зан так же бесстрастно, как делал все доселе, встал у двери, держа нож на изготовку. Впрочем, это было излишней мерой — последний испуг словно отнял разом все мои силы, и сейчас я вряд ли смогла бы даже пошевельнуть рукой или ногой.

С сознанием же моим творилось что-то странное. Видно, оказалась пройдена та грань, за которой нам даруется спасительное безразличие. Я сама удивлялась, что в ожидании пугающего испытания могу посмеиваться над тем, как Зан кромсал мою косу. Или думать, что зеркальные так почему-то и не задали мне вопроса, который я сама на их месте непременно задала бы — были ли у меня сообщники и если да, то кто?

Хотя, в общем, Салур был вне подозрений — о его увлечении магией до сих пор знала я одна. Это только профаны считают, что маг обязательно выдает себя поиском разных хитрых снадобий. На самом деле всякие там части покойников и прочий помет летучих собак нужны только шарлатанам. А мед и соль, свечи, травы и кровь жертвенных животных каждый день используются в любом хозяйстве.

Подумав о своем единственном друге, я решила войти в транс, чтобы дотянуться до него мыслью. Если уж не судьба ему вытащить меня на рассвете из кельи Эззал, так пусть хоть не дергается понапрасну!

Я шепотом произнесла нужные заклинания, приняла удобную позу, расслабилась и почувствовала, как медленно вплываю в темно-серое пространство без границ и течения времени, где и происходит магическое общение. Зану не было никакого дела до моих шевелений — видимо, чувствительность к магии храмовому палачу не полагалась.

Однако все мои попытки дотянуться до Салура кончились неудачей. Я снова и снова выкликала его имя, но он не отзывался — и страх, спрятавшийся было под покрывалом равнодушия, опять оледенил мне сердце.

А потом я вдруг снова оказалась на морском берегу, знакомом мне по снам, и тот, кого я называла тенью Лоама, шагнул ко мне... Вот только кожа его теперь золотилась от загара, и чешуйчатое одеяние было золотым, и голову венчал золотой венец с восьмиконечной звездой вместо полумесяца, а черные волосы были словно навеки спутаны бешенством неведомых ветров. В его прищуренных глазах полыхнул нездешний огонь. Как и прежде, не говоря ни слова, он неуловимым, стремительно-легким движением швырнул меня на песок у кромки прибоя и сам упал сверху, надавив мне коленом на грудь и прижимая к горлу лезвие длинного кинжала...

Уже вообще ничего не соображая от запредельного ужаса, я закричала, раздирая легкие, и потеряла сознание. * * *

Привели меня в себя те, кто пришел за мной, чтобы отвести в Дом Изначальных. Я была в каком-то совсем закаменевшем состоянии и поняла лишь, что это были воины и воительницы из внешней стражи, которые не принимают обетов и не носят зеркального облачения, а с ними Реналия и Сой.