Дротики… Второй кинжал… Пояс… Проклятье, боюсь, он заденет решетку…
– Обойдусь, я уже приспособил цепи. Очень удобно, а яд забери.
– Ты прав. Фляга… Вторая… Масло… Если натереться, будет не так холодно, а вот это – самое важное. Мастер Лэнтиро два дня вспоминал все, что известно о катакомбах и подземных реках. Здесь приметы, которые должны указать дорогу. Учитель уверен – стоит найти ручей, и все будет хорошо.
– Значит, найду… Я, пока тебя ждал, пытался думать. Похоже, первый раз в жизни. Я был дураком, а без дела стал еще и гулякой, но по большому счету никому не причинил зла, клянусь тебе! Тем более женщинам… Я с ними спал, но я их не принуждал и не обманывал. Они знали, чего от меня ждать, а жениться без одобрения анакса и высших эориев наследник не может, это всем известно. Мастер, то, что со мной сделали, – не месть. Целили не в меня, а в брата. Эридани – прежде всего анакс, а потом уже все остальное, но он меня любит! Бедняга пытался меня вытащить, а до меня не дошло. Понимаешь, брат думал, что я виноват, и все равно хотел меня спасти, а я… я ведь знал, что не трогал эту девку…
– Еще бы тебе не знать!
– После Террасы Мечей я чего только не передумал… Даже то, что она затащила меня в постель во время карнавала, только нет! Как бы я ни напился, на такую засушину меня бы не потянуло. Не представляю, как это устроили, без магии точно не обошлось. Мастер, если я не выберусь… Постарайся помочь моим братьям, особенно Эрнани, теперь наследник – он.
– Обещаю, – твердо сказал Диамни, – и я все расскажу Лэнтиро. Он решит эту загадку, но ты выберешься. Не смей даже думать о другом. С завтрашнего вечера жду тебя у водопада. И учти, тебе придется позировать – долго и много. Мы с учителем тебя просто так не отпустим.
– Вот они, художники! – Ринальди с готовностью подхватил незамысловатую шутку. – Чтобы заполучить натурщика, они пойдут против воли анакса и всех Абвениев!
– Искусство превыше всего.
– Не только искусство. Ну, – эпиарх вымученно улыбнулся, – я пошел.
– Ради Абвениев, будь осторожен, не торопись. Рассмотри свиток как следует.
– Еще бы! За кого вы все меня принимаете?! Я не сумасшедший, и я хочу жить.
– Если в этом мире еще осталась справедливость, ты выберешься.
– Если справедливости нет, я тем более выберусь. Диамни!
– Мой эпиарх?
– Да хватит уже «эпиарха»! У меня не осталось никого, кроме тебя и твоего учителя, мастер Диамни. Зови меня братом. Если, конечно, тебе не претит брататься с насильником.
– Я – счастливый человек, – задумчиво произнес художник. – Своих родителей я не знаю, но Абвении сначала послали мне великого отца, а затем благороднейшего из братьев. Мастер Лэнтиро… Он сказал, что у тебя золотое сердце и стальная воля.
– Передай мою благодарность великому Сольеге. Если сумеешь найти слова. Или… нарисуй.
– Сам поблагодаришь. При встрече.
– Я постараюсь. Дай руку!
– Ты с ума сошел! Решетка…
– Ничего… У тебя тонкие пальцы. И у меня тоже.
Это не было рукопожатием в прямом смысле этого слова. Просто прикосновение. Последнее тепло перед уходом в могильный холод. Пальцы Ринальди были горячими и сухими. Только бы он отыскал подземную реку… О том, что вода может заполнить весь тоннель, Диамни старался не думать, все равно другой дороги наружу нет.
Несмотря на ночное время, сквозь распахнутые окна доносились то размеренные шаги совершающих обход воинов, то стук открываемой двери и быстрый топот очередного посыльного – Эридани часто работал ночами, а теперь ему будет особенно трудно засыпать. Жрецы твердят, что чистая совесть помогает превозмочь любую боль, их бы на место осудившего собственного брата анакса! Или хотя бы на место эпиарха-наследника…
Эрнани было жутко в собственной спальне, всегда казавшейся надежным убежищем. Новоявленного наследника охраняла многочисленная стража, но что она могла? Страх гнездился не в пустых комнатах Ринальди и не в отражавших друг друга зеркалах, страх был в нем самом, это младший из братьев Раканов осознавал совершенно отчетливо. Эпиарх с грехом пополам добрался до стола и зажег светильник. Налитое в украшенный золотыми фигурками сосуд масло весело вспыхнуло, трепещущий огонек осветил разбросанные книги, незаконченные рисунки, яшмовую чернильницу… Черный, отливающий синевой глаз казался дырой в вечную тьму. Ту самую.
За дверью глуховато звякнуло, и еще раз… Ах да, меняется стража. Значит, уже четыре утра. Эрнани повернул светильник и пододвинул к себе старые рисунки. Последним не исполнилось и недели, но они были старыми, ведь на них лежал отблеск прошлой жизни, завершившейся сухим щелчком Капкана Судьбы.
Вглядываясь в собственные тертые-перетертые художества и легкие, стремительные наброски мастера, юноша в который раз позавидовал Диамни. Если б и он мог думать лишь о живописи! Хотя эпиарх-наследник не имеет права даже на это – у Эридани остался только один брат, значит, урокам конец. Преемник анакса, пусть и временный, должен знать, что творится в Золотых Землях, а его с рождения держат в кукольном доме. Теперь придется учиться слишком многому, и времени на живопись не останется. Может, оно и к лучшему – после того как Диамни, ломая от возбуждения грифели, зарисовывал казнь, Эрнани расхотел видеть его рядом с собой, но мастер, по крайней мере, не притворялся, а вот остальные…
Юноша потер разнывшийся от духоты висок и, чтобы себя занять хоть чем-то, изобразил две фигуры – отца и мать, а под ними еще четыре, две из которых аккуратно крест-накрест перечеркнул, скомкал рисунок и с силой швырнул на пол. Больше всего эпиарху-наследнику хотелось вернуться назад и остановить время. Чтобы проклятое утро у Рассветной башни никогда не наступило. Чтобы не было темных лохматых кипарисов, пролетевшей сквозь арку белой острокрылой ласточки, ощущения непонятной тревоги, выбежавшей из-за угла Беатрисы… Эрнани взял еще один лист и набросал женскую фигуру – лохматую, с тонкими ногами и руками и уродливо выпирающим животом; такую непохожую на мраморные изваяния, которые он с помощью Диамни пытался рисовать. Нагота статуй была целомудренна и прекрасна. Беатриса с ее испятнанными синяками руками и кроваво-красными пятнами сосков на даже не белой, а синеватой, словно снятое молоко, коже вызывала жалость и… отвращение. Это было уродливо, гадко и незабываемо.
Второй рисунок юноша сжег – не хотелось, чтобы видели вышедшую из-под его грифеля жуть. Когда от злополучного наброска остался лишь пепел, Эрнани вспомнил, что создавать, а потом уничтожать изображения кого бы то ни было почитается преступным, поскольку наносит вред изображенной
