за то, что его заинтересовал такой глупый, но прелестный миф. А потом, принимая этот миф полностью, он спросил себя, оставили ли боги хоть одну из своих настоящих звезд незапущенной, на Звездной Пристани. Потом Ашша, если это была она, мигнула и исчезла.
Мышелов чувствовал себя очень уютно в своем плаще, подбитом овчиной и теперь зашнурованном в виде спального мешка при помощи ремней и роговых крючков, нашитых на края. Он долго и мечтательно смотрел на Звездную Пристань, пока месяц не оторвался от нее и голубая драгоценность не засверкала на вершине и тоже не оторвалась от нее – теперь уже точно Ашша. Уже без всякого страха Мышелов попытался понять, что вызвало похожее на ветер движение, которое он и Фафхрд слышали в неподвижном воздухе, – возможно, просто длинный язык бури, лизнувший землю. Если буря будет продолжаться, они, поднимаясь, попадут прямо в нее.
Хрисса потянулась во сне. Фафхрд, завернутый в свой зашнурованный ремнями, набитый гагачьим пухом плащ, сонно проворчал что-то низким голосом.
Мышелов уронил взгляд на призрачное пламя угасающего костра и тоже попытался уснуть. Язычки пламени рисовали девичьи тела, потом девичьи лица. Затем призрачное, бледное, с зеленоватым оттенком девичье лицо – возможно, продолжение видений, как вначале подумал он, – появилось позади костра, пристально глядя на Мышелова сильно сощуренными глазами поверх огня. Лицо становилось более отчетливым по мере того, как Мышелов глядел на него, но у лица не было ни малейшего намека на тело или волосы – оно висело в темноте, как маска.
И все же лик был таинственно прекрасным: узкий подбородок, высокие скулы, маленький рот с чуть выпяченными губами цвета темного вина, прямой нос, переходящий без всякой впадинки в широкий, чуть низковатый лоб, – и затем загадка этих глаз, скрытых припухлыми веками и, казалось, подглядывавших за Мышеловом сквозь темные, как вино, ресницы. И все, кроме губ и ресниц, было очень бледного зеленоватого цвета, будто из нефрита.
Мышелов не издал ни звука и не пошевелил ни одним мускулом лишь потому, что лицо показалось ему очень красивым, – так любой мужчина может надеяться, что никогда не кончится тот миг, когда его обнаженная возлюбленная, подсознательно или подчиняясь тайному побуждению, принимает особенно чарующую позу.
К тому же в хмурых Стылых пустошах каждый человек лелеет иллюзии, даже если и признает их таковыми с полной уверенностью.
Внезапно призрачные глаза широко раскрылись, показывая, что за ними была только пустота, как если бы лицо было маской. Тут Мышелов все-таки вздрогнул, но все еще не так сильно, чтобы разбудить Хриссу.
Затем глаза закрылись, губы выпятились вперед, словно в насмешливом приглашении; лицо начало быстро растворяться. Сначала исчезла правая сторона, затем левая, потом середина и последними – темные губы и глаза. Мышелову на мгновение почудился запах, похожий на винный, и потом все исчезло.
Он подумал было о том, чтобы разбудить Фафхрда, и чуть не рассмеялся при мысли о возможной реакции своего приятеля. Он спросил себя, было ли это лицо знаком, поданным богами; или посланием какого-нибудь черного мага, обитающего в замке на Звездной Пристани; или, может быть, самой душой Звездной Пристани – хотя тогда где она оставила свои мерцающие косы и шапку, – или только шальным творением его собственного, весьма хитроумного мозга, возбужденного сексуальными лишениями, а сегодня еще и прекрасными, хотя и дьявольски опасными горами. Довольно быстро Мышелов остановился на последнем объяснении и погрузился в сон.
* * *
Два вечера спустя, в тот же самый час, Фафхрд и Серый Мышелов стояли в броске ножа от западной стены Обелиска и строили пирамиду из обломков светлых зеленоватых камней, падавших сюда в течение тысячелетий. Среди этого скудно набросанного щебня попадались овечьи и козьи кости, многие из которых были переломаны.
Как и прежде, воздух был неподвижным, но очень холодным, пустоши безлюдны, заходящее солнце ярко сияло на горных склонах.
С этого наиближайшего тактического пункта Обелиск Поларис смотрелся как пирамида, которая, казалось, уходила, сужаясь, в бесконечность. Камень, из которого состоял Обелиск, оказался на поверку обнадеживающе прочным, твердым, как алмаз, но по крайней мере на нижних склонах было полно трещин и выбоин, которые могли служить опорой для рук и для ног.
Гран-Ханак и Намек, находящиеся к югу, были сейчас скрыты. На севере возвышался чудовищный Белый Зуб, желтовато-белый в солнечном свете, словно готовый прорвать дыру в сереющем небе. «Место гибели отца Фафхрда», – вспомнил Мышелов.
От Звездной Пристани виднелись только темное подножие выщербленной ветром северной стены и северная оконечность смертоносного Белого Водопада. Все остальное скрывал Обелиск Поларис.
Все, кроме одного штриха: прямо над головами друзей призрачный Большой Вымпел, словно исходящий теперь из Обелиска, струился на юго-запад.
Позади работающих Фафхрда и Серого Мышелова поднимался дразнящий запах двух жарящихся на огне снежных кроликов. Хрисса, сидящая перед костром, медленно, с наслаждением срывала мясо с тушки пойманного ею третьего. Видом и размером снежная кошка напоминала гепарда, но с длинным клочковатым белым мехом. Мышелов купил ее у бродячего мингольского охотника, встреченного на севере, сразу же за горами Пляшущих Троллей.
Позади костра пони жадно дожевывали остатки зерна, которого они не пробовали уже неделю.
Фафхрд обернул промасленным шелком свой вложенный в ножны меч Серый Прутик и уложил его внутри пирамиды, потом вытянул большую ладонь в сторону Мышелова:
– Скальпель?
– Свой меч я возьму с собой, – заявил Мышелов. Потом добавил, оправдываясь: – По сравнению с твоим мечом мой просто перышко.
– Завтра ты узнаешь, сколько весит перышко, – сказал Фафхрд, пожав плечами.
Затем он положил рядом с Серым Прутиком свой шлем, медвежью шкуру, сложенный шатер, лопатку и кирку, золотые браслеты с предплечий и запястий, перья, чернила, папирус, большой медный котелок, несколько книг и свитков. Мышелов добавил многочисленные и полупустые мешки, два охотничьих копья, лыжи, ненатянутый лук и колчан со стрелами, крохотные горшочки с масляной краской, куски пергамента и всю сбрую для пони; многие из этих предметов были завернуты для предохранения от влаги подобно Серому Прутику.
Затем двое приятелей, аппетит которых разгорелся от аромата жаркого, быстро уложили два верхних ряда камней, завершив пирамиду.
В тот момент, когда они повернулись туда, где их ждал ужин, и оказались лицом к плоскому, с неровно позолоченными краями западному горизонту, в тишине снова послышался звук, похожий на шорох паруса или тростника. На этот раз он был слабее, но друзья услышали его дважды: один раз по направлению к северу и, почти одновременно, на юге…
И снова они быстро огляделись, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, однако нигде ничего не было видно,
