укутанная в платок. – Герои в знатных родах объявятся, всякий скажет, да будут в золоте купаться. А ты как жил лесорубом, так и помрёшь, хоть самим Эталлом обзовись.
Люди с охотой расхохотались, и мужичок насупился, глянул злобно, но более говорить не стал. Жрец уже было порешил, что довольная публика оставила его да можно вернуться к огнёвочке, когда девчушка вновь подёргала за рубаху, попросила:
– А про остальных?
Сказитель тяжко вздохнул, оглядел толпу, в коей каждый вновь уставился на него вперемешку с пьяной усталостью да любопытством, продолжил, желая лишь поскорее закончить да уже жалея о своей сговорчивости:
– Безымянный родится столь могучим, что погубит несчастную мать, и та не поспеет дать ему имени. В скорби он не примет наречения ни от кого из своего рода. Ну а могучий колдун Юдарь, услыхав песни вестника, спустится с вершин, дабы тоже встать рядом с героями в решающий час.
– И про него, про него расскажи! – загалдели люди с азартом. – Про знамения!
– Не будет там никаких знамений, – отрезал жрец недовольно. – А коль случатся – не вашего ума дело, как на него родителям боги укажут. На то и могучий колдун, что сумеет себя скрыть до времени.
– Мне вот бабка ещё говаривала, что буря страшная будет, аж три луны без остановки! – запальчиво возразил кто-то.
– Не буря, башка твоя дырявая, – сердито поправил другой. – А старик Олки разъярится да выйдет из берегов! Аж до самых северных гор волной докатится, вот Юдарь и придёт посмотреть, чего делается. Утихомирит море, и потом уж Тагни приметит!
– Тебе откуда знать?! Окромя пчёл своих ни гварха не видишь, а о героях судишь!
– У меня тётка под самим Фелбом! Им так сказители поют!
В хмельном азарте люди вовсе позабыли о госте, ввязались в жаркий спор, где всякий говорил своё, на ходу придумывая новые глупости. Жрец тяжко поднялся, доковылял до двери, вывалился во двор, прислонился к стене. Вскинул голову, глянул в ночное небо, усеянное яркими звёздами, а те заплясали перед глазами словно ошалевшие. Птичья трель да стрёкот сверчков звенели в ушах громче тревожного набата, и веки будто налились свинцом…
– А представляешь, – выскользнувшая следом любопытная девчушка посмотрела с весёлым задором, – ежели прямо теперь небо займётся алым пожаром да прогремит голос самого бога? Настоящее чудо!
– Милое дитя, – с горькой усмешкой пробормотал жрец едва слышно, – не дай тебе миры на своём веку узреть тех небес да услыхать того имени…
Пролог. Мир Сэйд
Ветра пели разными голосами. Она слышала вдалеке бег оленей и лай охотничьих псов, крики птиц. Недовольные вздохи вековых тисов и лёгкий звон в кронах берёз. Смех и танцы за спиной у поросшего мхом холма. Звуки влекли, окружали со всех сторон, и она шла вперёд, тихо ступая по мягкой лесной траве.
Её не окликнули. Сэйды редко отвлекаются, если уж пустились в пляс, и иной раз их веселье тянется не один оборот луны. Обращать внимание они готовы лишь на опасность да случайных путников Ирд, но никак не на одну из них – девочку, у которой и взрослого имени пока не было. А на старое, детское, она бы уже не откликнулась сама. Даже родители – и те оставили дочь в покое, полностью отдавшись танцу. Далеко всё равно не сбежит – родной холм, под которым лежала тропа в мир Сэйд, не отпустит просто так, не позволит уйти. Станет незримой стеной спустя пару яр, и никому не одолеть той преграды в одиночку.
Но даже такое крошечное расстояние казалось юной сэйд огромным. Она впервые пришла в Ирд, срединный мир, впервые слушала его, как раньше слушала ветра родного дома. До пятнадцатого лета оставалось трижды три дня, её взяли с собой, чтобы найти имя. Старцы говорили: должен быть знак. Говорили: нужно услышать, тогда поймешь. Она со всем старанием напрягала слух, разбирала звуки. Некоторые, вроде лая или охотничьего рога, пугали. Другие – тихие шорохи ветров, заплутавших в кронах, звон насекомых, шелест крыльев, – завораживали и тянули отыскать источник. Всё сливалось в единую песню, прекрасную, но ничего особенного в ней не чудилось.
Подол платья цеплялся за цветы и хрупкие ветки. Иные ломались, и ей было искренне жаль, когда слышался недовольный хруст. Даже подумалось взять имя нежной таволги или какого могучего дерева – в качестве благодарности и извинения. Мысль крепла с каждым вздохом и треском под башмаками, а она упрямо отгоняла соблазн. Всё ещё не знак. Каким он должен стать, девочка не представляла, но верила, что поймёт. Лишь бы успеть за отведённое время.
Путь оборвался резко. Незримая сила не дала заглянуть за древний дуб, оттолкнула. Она тихонько вскрикнула от неожиданности, обиженно надулась, остановилась. Назад идти не хотелось. Вернуться ни с чем, почти признать поражение казалось оскорбительным. Раньше, ещё в Сэйде, она представляла, что узнает новое имя сразу же как выйдет в Ирд. Старшие смеялись, уверяли, что у многих поиск занимает целое лето и ничего страшного в том нет. Но она – не многие. И теперь просто обязана это всем доказать.
Девочка огляделась. Можно пройти вдоль границы вокруг холма, там ещё много неизведанного. Любопытство тянуло вперёд, но было что-то странное, едва уловимое, заставляющее остаться на месте. Она неуверенно переминалась с ноги на ногу, задумчиво покусывала губу. Прислушивалась. Старый дуб устало скрипел ветвями, просил не покидать его так скоро.
Она сдалась, стянула со спины клёрс, уселась в корнях, бережно уложила инструмент на колени и тронула струны. Арфа прабабки послушно зазвенела о том, что юная сэйд видела и слышала этим днём, пока родичи плясали у холма. О танце пела тоже, – древние деревья всегда любили узнать о развлечениях своих хранителей. Девочка прикрыла глаза, перебирала пальцами струны, но в детский ещё восторг от новых мест и встреч вплеталась горечь разочарования неудачного поиска.
Она играла долго – сэйды вечно теряют счёт времени, когда дело касается музыки. Открыла глаза уже на закате, когда оранжевые лучи коснулись тёмной коры и скользнули теплом по лицу. Из забытия вывел свистящий шорох крыльев. Перед девочкой на ветке сидел ястреб. Склонил голову и внимательно наблюдал. Она замерла, позабыв о мелодии, вглядывалась в птицу, любовалась. Ястреб крикнул, и звук его голоса отозвался в сердце долгожданной радостью.
– Эйдре… – прошептала девочка, протянула руку к неожиданному слушателю.
Птица взлетела, понеслась прочь, звала и манила за собой. Юная сэйд рассмеялась, вскочила и побежала, на ходу закидывая клёрс за спину. А после подпрыгнула и обернулась белоснежным ястребом, бросилась в небеса, словно пыталась добраться до самого солнца. Под крыльями свистели ветра, ласково повторяли раз за разом имя молодой девы верхнего мира. Эйдре. Белый ястреб.