Сайм, праздник зимнего солнца. Мальчику это не понравилось, но поделать с волей предка ничего не могли ни он, ни родня. Старик слово исполнил, скончался на третий месяц осени, а Ульду оставалось только скучать по их нежданной дружбе да готовиться в путь к вершине Духов, откуда следовало развеять прах.
У погребального костра он стоял молчаливым и собранным, бледным. После не говорил ни с кем три дня, что никак не вязалось с прежде весёлым и шумным мальчишкой. В начале зимы отец собрался, взял Ульда и отправился в долгую дорогу.
Новые места и неизведанные тропы чуть привели мальчика в порядок. Впечатлений накопилась уйма, прошли они тысячи яр. По верещатникам и болотам, рекам и горам, на которые теперь он смотрел с вершины и поверить не брался, что еще недавно брёл там сам, такой крошечный – вовсе не заметишь отсюда. Сегодня, в день зимнего солнцестояния, на Сайм, голоса духов звучали особенно громко, почти гремели в ветрах, отражались эхом в камнях и метались повсюду. Чудилось, что там слышится и тот голос, что напоминал когда-то крик воронья.
Отец передал Ульду кожаный мешочек. Мальчик глубоко вздохнул – одновременно прощался и переживал о своём предсказании, о том, какую судьбу увидят в нём предки. Затем развязал узел и развеял прах. Зажмурился, прислушался с опаской.
– Йорги! – зазвенело в ушах, носилось в тумане воем и плачем.
Ульд непонимающе нахмурился, обернулся к отцу, ожидая разъяснений. Одно слово, и такое, – разве похоже на начертанное судьбой? Но мерг не стал говорить, даже бровью не повёл на странное пророчество о будущем сына. Лишь махнул рукой и направился прочь. Мальчик догнал его, пошёл рядом, ещё в смятении от произошедшего.
– Что это значит? Почему? – не выдержал он.
Отец не ответил, коротко дёрнул плечом, не взглянув в его сторону.
– Чего они хотят? Что я должен собирать? – Не сдавался Ульд.
– Определишь сам, – безразлично произнёс отец. – Их слово ты получил.
Глава 1. Тропы без начала и конца
Ферр многие дни провёл один в лесах близ деревни в поисках своего сэйда. Бродил по чаще кругами, часами сидел у речных бродов, о которых знал, выучил все значимые места, где по поверьям могли бы случиться тропы в верхний мир. Земли оставались пусты и немы, воды не приносили ничего, кроме рыбы. Несколько раз по ночам ему чудились пение и пляска, он бежал на звук, спешил как мог, но никого не находил. После успокоился, смирился, бросил торопиться. Жрецы с испытания без сэйда не возвращаются, получается, и ему идти пока некуда.
Двадцатая весна Ферра, год посвящения, выдалась доброй. Кроны вековых дубов и тисов прятали от дождей, улова было вдоволь, лук не подводил на охоте. Кровом юноше стала небольшая пещера, куда не задували холодные ветра, а делом – соорудить и установить силки на зайца, найти пищу да долго бродить в размышлениях. Он следил за пробуждением мира, наблюдал, слагал баллады. Записывать их было некуда, даже сложись у народа у народа Ирда иные обычаи, так что уроки наставника Ферр оценил как никогда прежде. Вечерами напевал сам себе, повторял старые истории и запоминал новые. Днём находилась прорва забот, но никогда ещё он не чувствовал себя столь вольно. Сэйд найдётся, никуда он не денется, но лес полюбился молодому жрецу, а жизнь отшельником пришлась по вкусу.
Лишь тьма ночи приносила тревогу. Ферру мерещился временами в полудрёме голос Ярга, и эти сны крали покой Брат звал и просил о помощи. Ферр открывал глаза, и морок исчезал без следа. Много зим минуло с тех пор, как они виделись последний раз: Ярг не вернулся со своего испытания, сгинул без вести, и Ферр не понимал, как такое возможно.
К брату он никогда не питал тёплых чувств. Но отрицать таланта и старания не мог, сколь бы холодными ни выдались их отношения. Даже представить, что Ярг провалил посвящение, не нашёл сэйда, думалось странным и глупым. Кто угодно, только не он. Бросить и сбежать брат тоже не мог – куда ему идти и что делать, если оставить путь жреца? Они умели многое, были искусными охотниками, следопытами, лекарями, но кто поверит в это без спутника из верхнего мира? Да и начинать всё с начала, отречься от легенд и историй, – мысль сомнительная. С Яргом определённо что-то случилось. Только что, и где теперь брат, Ферр не понимал.
Какое-то время он искал следы, даже обошёл окрестные болота. Без великой надежды, ведь минуло слишком много времени – их испытания свершились с разницей в четыре весны. К тому же Ярг не говорил, куда направляется. Может, он и не бывал в этом лесу, решил попытать счастья в иных местах – пути-то открыты многие. Оставалось лишь попробовать расспросить сэйдов, когда те явятся и позволят себя обнаружить. Если Ярг добрался, чародеи могли ведать, куда привели его дороги.
Лёгкие тревоги о судьбе брата несильно омрачали дней Ферра. Он устал от поисков, но не от жизни бродяги. Звон рек и ручьёв чудился музыкой, птичьи трели дарили покой, услаждали слух и рождали новые баллады. Не желай он всем сердцем стать на путь жреца, идти по миру, петь людям легенды и узнавать новое, остался бы здесь навсегда. Но кому нужны истории без слушателей и вопросов? Где-то на грани неги от пьянящей воли Ферр жаждал её завершения. Понимал, что стоит лишь связать себя с одним из народа Сэйд, от одиночества не останется ничего до конца дней. И медленно начинал тяготиться им, временами вновь ловил себя на мыслях о спешке да на том, что внимательно слушает, надеясь различить в ночных шорохах звуки весёлого пляса и приглушённый топот башмаков.
Так завершился второй месяц его двадцатой весны. Лес набрал зелени и влаги, солнце манило теплом, обещало щедрое лето. Глупо говорить о богатом урожае заранее, но разве не хочется в это верить, когда вокруг всё цветёт и живёт, наслаждаясь лаской родной земли?
Дни сменяли друг друга, сливаясь в один. Ферр привык к распорядку забот – утром неспешно брёл на реку, после проверял силки и до сумерек занимался охотой, скромным бытом, приготовлением пищи да сочинением песен. Учился ходить бесшумно по оленьим тропам, выслеживать и наблюдать за повадками зверья. Не оставлять следов или путать их. Временами казалось, что, не напевай он сам себе, и вовсе позабыл бы человеческую речь да её звучание. А после обернулся бы диким оленем, или лучше – вепрем, и вся жизнь срослась бы для него с корнями древних дубов.
Странную фигуру у высокого холма, где оставил прошлым днём силки, он сперва принял за чудно́го зверя.
