тем более, если самому не подставляться.
Правда, от фехтования побочный эффект. Мужчина становится еще мужественнее и начинает еще больше нравиться женщинам.
7. Глава. Пусть нарисует лошадку
Папские сто золотых дали возможность купить не только по лошади каждому, но и двух вьючных мулов, чтобы всем ехать налегке. Мода на дамские седла не дошла до Малороссии, но Оксана смогла наловчиться на ходу.
Пересекать Францию в сентябре заметно удобнее, чем в середине лета. Нет той жары, из-за которой кони быстро устают, приходится их постоянно поить, а, напившись, они никуда не торопятся.
В сентябре начинается сбор винограда. Сначала на юге, потом постепенно все севернее. По случаю начала сезона проходят праздники и ярмарки. В том числе, и конские. Путешествуя с юга на север, друзья весело проводили время на привалах и неплохо компенсировали расходы, давая консультации за деньги.
Вольф даже настоял, чтобы покупать по две-три хороших лошадки на ярмарках южнее и гнать их с собой на север для перепродажи на аналогичной ярмарке в честь открытия сезона.
На каждом привале Бенвенуто продолжал давать Ласке уроки обращения с длинным колющим мечом. Как ни странно, но главное отличие европейского пешего фехтования от русского или татарского оказалось не в действиях руками, а в действиях ногами.
Париж встретил путешественников легким дождиком. Ласка задумался, как бы попасть на прием к королю. Ведь о задании знали только Его Величество да Арман де Виллар, инспектор королевских конюшен. К Арману Ласка поехал сразу же, но встретил только сторожа, который сказал, что хозяин еще летом уехал в Гент и вернется только к Рождеству.
Человека с улицы так просто во дворец не пустят. Даже не доложат, или донесение потеряется где-то в инстанциях.
— Я вот думаю, надо нам снова в конюшни идти, — сказал Ласка, — Напомнить начальнику о себе, сказать, что художника привезли.
— Нет, — ответил Бенвенуто, — Плохая идея. Сам по себе он коня не отдаст и к королю нас не поведет. Предлагаю зайти через общих знакомых.
— Через каких знакомых?
— Приматиччо и Фантуцци работают в Фонтенбло. Я с ними обоими хорошо знаком. Поедем туда, я попрошусь в помощники, а как король придет по какому делу, они меня представят, а я про вас напомню.
— Тогда мы в окрестностях комнатку снимем. Вольф, Оксана, что скажете?
— Давай так, — согласился Вольф.
— Вы как хотите, а я с Бенвенуто.
— Не позорь человека, — возмутился Ласка, — Ты же ему не жена.
— Скажем, что натурщица.
— Так и скажем, — согласился Бенвенуто, — И нисколько не соврем. У меня и наброски есть.
— Правда? Покажи!
— Не показывай! — Оксана смутилась и придержала руку Бенвенуто на кожаном тубусе.
— Пока не покажу, — сказал Бенвенуто.
В Фонтенбло Бенвенуто с Оксаной поехали разыскивать Приматиччо и Фантуцци, а Ласка и Вольф решили, что сразу с дороги во дворце им делать нечего и сняли комнату в ближайшей деревне.
С Приматиччо, как оказалось, они разминулись по пути. Тот уехал по королевскому поручению в Рим снимать слепки с античных статуй. За него остался Антонио Фантуцци, занятый одновременно фресками в Галерее Улисса, гравюрами на дереве по мотивам итальянской живописи и эскизами для декоративных росписей, которые делали подмастерья.
Из земляков Бенвенуто еще мог бы встретить в Фонтенбло своего тезку Челлини, но не поторопился засвидетельствовать ему свое почтение. Челлини имел славу довольно конфликтного человека и, что при этом практически неизбежно, отличного фехтовальщика. Можно быть отменным бойцом, не обладая горячим темпераментом, но нельзя обладать горячим темпераментом и не быть отменным бойцом. То есть, можно, конечно. Но недолго.
— Антонио!
— Бенвенуто!
— Позволь предствить тебе мою натурщицу.
— Оксана.
— Антонио Фантуцци к Вашим услугам.
Фантуцци немного походил на Белледонне. Тоже брюнет, тоже на вид лет двадцать пять или тридцать пять, стройный, хорошая осанка, сильные длинные пальцы с хорошо оттертыми пятнами красок. Холщовый рабочий балахон в более ярких пятнах. При рабочей одежде меч не носят, но меч — вот он, лежит на лавке у дальней стены рядом с модным черным дублетом. Живописец — не какой-нибудь грузчик, чтобы ходить и в пир, и в мир в рабочей одежде.
Конечно, Фантуцци сразу понял, что колоритная иностранка не просто натурщица. Но Бенвенуто наверняка писал свою даму, поэтому имеет право так ее называть.
— Как дела в Риме? Челлини говорит, правосудие свирепствует? — первым делом спросил хозяин.
— И левосудие тоже. Мне чуть руки не оторвали, — ответил гость.
— За что?
— За ересь. Писал лики ангелов с девушек.
— Звери, а не люди. Как руки? Писать можешь?
— Могу.
— Работы впереди лет на десять, деньги есть. Начинай хоть сегодня.
— Слушай, друг, мне бы к королю попасть.
— Зачем? Со мной работать не хочешь?
— Хочу-хочу, — Бенвенуто поднял руки, — Ты не подумай плохого. Тут такая история вышла…
И рассказал про русского приключенца, который поехал в Польшу за живой водой, а прокатился аж до Крыма и обратно.
Фантуцци хохотал, что чуть со стула не свалился.
— Вот так история. Нарочно не придумаешь. Напрочь уделывает даже побег Челлини из замка Святого Ангела. Будет тебе король. Он часто заходит на нашу работу посмотреть. Не каждую неделю, но часто.
— Поскорее никак?
— Не знаю. У короля дел полно. Через более близкого человека зайти… Через министров не советовал бы. У них тоже дела, а просителей очередь до горизонта. Через принца? Можно, конечно, но к принцу тоже просто так не попасть.
— Могу непросто попробовать.
— Мы, живописцы, можем привлечь внимание только кистью, — Фантуцци почесал подбородок, всерьез задумавшись.
— Давай, напишу кого-нибудь, — предложил Бенвенуто, — Но дамы у меня лучше всего получаются. Или чертежи. Мужчины без Божьей искры, а звери-птицы неважно.
— Вот! — Фантуцци даже вскочил, — Напиши Диану де Пуатье!
— Кого?
— Даму сердца принца Генриха.
Может быть, где-то первыми красавицами считают юных и непорочных дев, но при дворе короля Франциска его дама сердца, тридцатидвухлетняя тетенька Анна де Писле, герцогиня д’Этамп, оспаривала звание первой красавицы Франции у дамы сердца наследного принца Генриха, сорокаоднолетней бабушки Дианы де Пуатье. Жены короля и принца в этом соревновании не участвовали вовсе.
В то просвященное время, не путать с просвещенным, сорок лет для женщины
