алой перевязью наивернейшего рыцаря ее величества. Верхом на роскошном белоснежном линарце маршал и граф выглядел безупречно, так безупречно, что казался ненастоящим. Да он и был поддельным, как и все остальное: титулы, звания, клятвы, преступления, милосердие… Все, кроме скорой смерти настоящего короля.
– Монсеньор, не желаете? – Никола Карваль с красными, ввалившимися глазами вытащил видавшую виды флягу с летящим аистом. Робер уже пил из нее. У оврага в лесу Святой Мартины.
– Благодарю, капитан. Не поможет.
– Монсеньор, у нас нет другого выхода.
– Я знаю.
– Оллар не может остаться в живых, но его кровь на его собственных предателях и Ракане, а не на нас. Зато Эпинэ получит свободу, и мы скоро вернемся домой. Монсеньор, думайте о том, сколько нам предстоит сделать! Наши дети вырастут счастливыми и гордыми. Все, что мы делаем сейчас, мы делаем ради них!
– Не сомневаюсь.
Сколько можно убеждать себя, что другого выхода нет? Сколько можно надеяться, что эта подлость – последняя, без нее не обойтись, зато потом ты выйдешь на бережок и станешь пастись, отгоняя хвостиком мошек?! Не будет ни бережка, ни травки, только Закат. Сначала в этом мире, потом – в ином.
Тропка, на которую они с Альдо вступили в гоганском трактире, завела туда, куда и должна была завести, – в трясину. Они бьются, как провалившиеся в болото мулы, с каждым рывком увязая в грязи и крови все глубже. Никола с Альдо этого не видят: одному застит глаза «великая Эпинэ», другому – корона. Им можно позавидовать. Или пожалеть – одно другого стоит.
– Монсеньор, – попробовал зайти с другого конца Карваль, – каковы будут приказания?
– Охранять его величество, – отрезал Иноходец и, глядя на вытянувшуюся физиономию соратника, пояснил: – Я не желаю, чтоб мои люди болтались у эшафота.
– Но вы сами…
– Я обязан присутствовать как Первый маршал Талиг… ойи, но не как герцог Эпинэ.
Карваль, небывалое дело, промолчал, и Робер понял: борец за свободную Эпинэ несказанно рад, что может не смотреть на казнь. И это человек, без колебаний повесивший Маранов! От необходимости продолжать разговор Иноходца избавил Симон Люра, картинно осадивший коня рядом с хмурыми южанами.
– Господин Первый маршал, – закатные твари, как же этот, с позволения сказать, граф самодоволен, – у нас есть еще немного времени, возможно, вы пожелаете переодеться. Мои лакеи и мой гардероб в вашем полном распоряжении.
– Благодарю, не нужно.
– Будет весело, – Люра в тысячный раз за утро поправил свою проклятую перевязь, – особенно когда толстосумы поймут, что это всерьез. Первого выбираю я, второй за вами, третий снова за мной, и так сколько успеем до появления его величества.
– Выбираем? – переспросил Робер. – Я полагал, будет жребий.
– Зачем усложнять? – засмеялся свежеиспеченный граф. – Все великое просто. Вышивай наши рыжие друзья не бисером, а нитками, глядишь, получили бы, что хотели.
И опять подонок прав, слишком сложные расчеты срываются, но как выбрать из сотни ни в чем не повинных людей тех, кому не жить? Наша совесть – удивительно подлая штука: вытащил из толпы обреченных нескольких человек – спаситель, наоборот – убийца.
– Господин маршал, вы уверены в успехе? – Спокойно, Иноходец, спокойно. Придет время, и ты эту мразь прикончишь своими руками. Заодно со Штанцлером.
– Настолько, насколько можно быть уверенным хоть в чем-нибудь. – Сильная рука с наслаждением погладила алый шелк. – Чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужно уметь три вещи: ждать, рисковать и понимать, когда нужно первое, а когда – второе. Сейчас время риска, герцог, иначе бы нас тут не было.
– Вы имеете в виду Излом эпох?
– Благодаря его величеству я больше не суеверен, – граф Килеан-ур-Ломбах еще больше приосанился. – Деревенские россказни деревенскими россказнями, а удача удачей. Четыреста лет назад ее поймал за хвост Франциск, сегодня – мы, а после нас хоть чума. Вы не согласны?
– Я не люблю чуму, – пожал плечами Эпинэ, – особенно в собственном доме, но, полагаю, нам пора… выдвигаться.
– Беру свои слова назад, – Люра слегка поклонился. – Я совсем забыл, что собираюсь жениться. Уверяю вас, я буду нежнейшим мужем, замечательным отцом и наивернейшим подданным и начну прямо сейчас. Итак, чума отменяется, а нас ждет прелюбопытнейшее зрелище.
Робер не ответил, притворившись, что не может справиться с расшалившимся Дракко. Удо Борн или Матильда раскусили бы немудреный обман немедленно, но Симон Люра Повелителя Молний не знал. К счастью для обоих.
3
– Проклятая спина, – регент поморщился и потер поясницу, это было знаком сразу доверия и озабоченности, – еще хуже Манриков, тех хотя бы удавить можно… Сколько я тебя знаю?
Если считать с первой встречи – больше двадцати лет, если с первого настоящего разговора – шестнадцать… Они встретились, когда герцог Ноймаринен был Первым маршалом Талига, а Жермон – столичным щенком, выброшенным в Торку. Теперь один – регент, второй – генерал, а Излом – вот он! Дриксы который год орут, что Олларам отпущен один круг, но Оллары – это еще не Талиг.
– Шестнадцать лет, Монсеньор.
– Твоего отца я знал меньше, чем тебя, – задумчиво произнес герцог, – но Пьер-Луи был справедливым человеком.
– Да, – подтвердил Жермон, потому что это было правдой. За отцом не числилось ни одного несправедливого поступка, ни одного злого слова. Только как назвать письмо, даже не письмо – записку, превращавшую графа Энтраг в пустое место и уведомлявшую означенное место, что оно незамедлительно должно отбыть в Торку и жить исключительно за счет жалованья?
Королевский указ отстал от родительского «благословения» всего на пару дней: геренций, как и все в Олларии, не усомнился в справедливости графа Ариго.
– Ты ничего не забыл. – Рудольф открыл кружку, крышка щелкнула, как капкан насторожили. – Забыть и не вспоминать – это разные вещи. Очень разные.
– Отец мертв, – Жермон посмотрел в глаза регенту, – это все, что я могу сказать.
– Мертв. – Витражи прятали звезды и облака, но не тьму. – Иначе бы я говорил не с тобой, а с ним.
Метхен покончила с остатками подливы и облизнулась, показав розовый язычок; за спиной что-то сухо треснуло. Свеча…
– Эсператисты не зря придумали исповеди, нельзя всю жизнь таскать в душе пулю. Что ты натворил?
– Прошло двадцать лет, не все ли теперь равно?
– Тебе не все равно, – Рудольф принялся растирать запястье, – но будет все равно, когда ты расскажешь.
– Вы этого не узнаете, – Ариго тронул пальцами свою кружку, тоже опустевшую, – по крайней мере от меня.
– Тебя послушать, – хмыкнул герцог, – так ты чужие души Леворукому продавал, не меньше. А хоть бы и так, время любой грех хоронит. Расскажи и забудь.
– Не могу, – выдержать взгляд старого волка было непросто, но Жермону это удалось, – потому что сам не знаю. И Арно Савиньяк не знал, обещал выяснить, не успел.
– Закатные твари! – Регент остановился, качнулась огромная, в потолок, тень. – Так какого ызарга ты молчал?!
– А
