неподалеку осколков. Король осторожно пробирался между каменными грудами, направляясь к двери наоса, возле которой его ждала жрица.
– Ваше величество, здесь ваш путь заканчивается.
– Я ищу ответа Великой богини и пришел поговорить с ее оракулом.
– Она знает и ваш вопрос, и ваш ответ.
– Я еще не задал его. – Король протянул свернутый лист бумаги.
– Она знает его, – повторила жрица.
Король попытался протиснуться в храм мимо нее:
– Тогда пусть скажет ответ.
Жрица протянула руку и остановила его:
– Не скажет.
– Тогда я сам спрошу у Великой богини.
– Нельзя.
– Ты хочешь встать между мной и Великой богиней?
– Никого из нас нельзя отлучить от богини, – сказала жрица, но руку не опустила. Уж не дойдет ли дело до драки, подумал Костис. А если дойдет, что делать? Помочь королю силой ворваться в храм? Смотреть, как жрицы выталкивают короля с храмового фундамента?
К счастью для него, из наоса донесся повелительный голос. Из тьмы выступил и остановился в дверях сам оракул. Это была женщина, неимоверно толстая, облаченная в пеплос ядовито-зеленого цвета, который словно светился на темном фоне у нее за спиной. Ее мясистые пальцы выдернули записку из руки короля. Она развернула ее и, не читая, даже не взглянув, разорвала пополам. Все с тем же холодным взглядом вернула одну половинку королю.
Эвгенидес поглядел на листок. Его спутники, стоявшие позади, вытянули шеи. На бумаге не осталось ничего, кроме королевской подписи, выведенной левой рукой квадратными буквами внизу страницы. АТТОЛИС.
– Вот твой ответ.
Король скомкал листок в кулаке и швырнул на землю. Не сказав ни слова, не оглянувшись, отошел от дверей, прошагал через открытый фундамент, спрыгнул через строительную канаву на твердую землю. За ним торопливо последовали охрана и лакеи. Переглядываясь, пожимая плечами, перешли на легкий бег, чтобы не отстать. Стало ясно, что оракул за одно-единственное утро сумел разозлить короля сильнее, чем удалось Седжанусу за несколько месяцев. Не оглядываясь, не сбавляя шагу, Эвгенидес вернулся по Священной дороге во дворец, из ворот прошел к своим покоям и ворвался в них с такой яростью, что гвардейцы, стоявшие у дверей, аж подскочили и вытянулись во фрунт.
В кордегардии он наконец обернулся к лакеям и рыкнул:
– Прочь.
Слуги, все еще озадаченные сценой в храме, удалились без возражений. Король указал на Костиса, на дверь в коридор, потом вошел в спальню. Костис тихонько закрыл коридорную дверь, шагнул вслед за королем и подвинул кресло к окну. Король рухнул в кресло, и Костис осторожно вышел.
В кордегардии Костис встал у наружной двери и замер в нерешительности. Хотел войти в спальню, заговорить с королем, однако никак не мог собраться с духом. Дверь была распахнута. Костис впервые оставил ее открытой, и король не возразил – значит, наверное, так и надо. До двери всего три шага. Три шага – и он снимет камень с души.
Костис не шелохнулся. Снова прокрутил в голове свой спор с Аристогитоном, но все равно пришел к тому же выводу. Если он хочет вернуть самоуважение, надо признаться королю. Потом прикинул, сильно ли оно ему нужно, это самоуважение. Получалось, что очень сильно. И тогда он шагнул к двери.
Король забрался с ногами на кресло и сидел, подтянув колени к груди. Глядел в окно. Сидел он настолько неподвижно, а слезы струились так беззвучно, что лишь через мгновение Костис понял, что король плачет. А поняв, торопливо отступил.
– Костис, что случилось? – тихо спросил король. Должно быть, заметил его уголком глаза.
Костис нехотя приблизился:
– Прошу прощения, ваше величество.
– Не переживай. Ты хотел что-то сказать?
Костис поднял глаза. Слезы исчезли, не оставив ни малейшего следа, были утерты так тщательно, что Костис уже сомневался, видел ли их.
– Гм…
– Ты ворвался ко мне, чтобы сказать «Гм»?
Костис выпалил:
– Я рассказал королеве, что вы сидите здесь и смотрите в окно.
Король все так же смотрел куда-то вдаль:
– Она твоя королева. Вряд ли ты можешь оставить ее вопросы без ответа.
– А еще я рассказал барону Сузе.
Король повернулся от окна. На его лице ничего не отразилось. Костис, заикаясь, извинился и стал объяснять. Беспомощно покрутил в пальцах монетку, которую с того дня всегда носил с собой, и протянул ее королю. Сказал:
– Не нужна она мне. Я это сделал не за деньги. Я вообще не хотел этого.
Король снова обернулся к окну.
Костис так и остался стоять с протянутой рукой и серебряной монеткой на ладони, ожидая наказания.
Наконец король очень тихо заговорил:
– Прости, Костис. Я поставил тебя в невыносимое положение. Позови мою свиту, а сам можешь идти.
– Идти, ваше величество? До смены караула еще почти час.
Эвгенидес покачал головой:
– Можешь идти. Прямо сейчас.
– А что мне делать с монетой?
– Пожертвуй в какой-нибудь храм. Кто-нибудь из богов или жрецов охотно примет подношение.
Костис снова попятился прочь из дверей. Словно в тумане, позвал лакеев и охрану короля.
– Меня отпустили, – сообщил он взводному. Тот кивнул, и Костис вышел в коридор.
– Что, лейтенант? Уходишь? – бодро спросил стоявший там гвардеец.
– Меня отпустили.
– Выходной день выпал? Поздравляю, – улыбнулся гвардеец.
Костис зашагал по сумрачному коридору.
Не просто выходной. Король его прогнал. Ежедневные муки закончились. Радоваться надо, сказал он себе. Однако радости почему-то не было. Может, его сильно потрясли королевские слезы, однако думать о них не хотелось. Он очистил совесть и не был отправлен в ссылку; будущее вырисовывалось значительно светлее. Интересно, почему королю так нравится смотреть в окно. Что он там находит?
Он получил ответ на пути в казармы, спускаясь по узкой лестнице. Свернув на площадку и ступив на следующий пролет, он оказался прямо перед окном во внешней стене дворца. Оно выходило в ту же сторону, что и королевское, и из него открывался тот же вид – залитый летним солнцем, обрамленный полумраком лестничного колодца. Костис прошел мимо, потом вернулся и выглянул еще раз. За окном виднелись только крыши нижней части дворца да город, окруженный стенами. Вдалеке тянулись горы, окаймлявшие долину Тустис, да бледно-голубое небо над ними. Важно было не то, что видел король, когда сидел у окна лицом к Эддису, а то, чего он там не видел.
Сердце Костиса сочувственно сжалось. Он сурово упрекнул этот слабый, вероломный орган, однако все равно не мог забыть, как его самого снедала тоска по дому. Хуже всего было первым летом в казармах, сразу после того, как он покинул родную ферму. Прежде ему никогда не доводилось уезжать от дома дальше чем на несколько миль, и, сколько бы он ни презирал своих родичей, все же охотно отдал бы месячное жалованье за то, чтобы увидеть знакомое лицо. Постепенно он нашел себе место в гвардии, и тоска понемногу ослабевала, однако он помнил ее очень хорошо и сразу прочитал на лице у короля, без надежды глядевшего в окно. До чего же это, наверно, тяжело – знать, что никогда не сможешь вернуться домой. Навсегда покинуть горы, где, как слыхал Костис, даже летом не бывает сильной жары, и поселиться на побережье, где редко идет снег. Неудивительно, что король отказался от других, более роскошных покоев и поселился здесь, в комнате, окно которой выходит в сторону Эддиса.
Ну и что? Костис снова зашагал вниз. Да какая ему разница, тоскует ли король по дому? Эвгенидес сам навлек на себя эту участь. Оставался бы лучше в Эддисе. Никому он в Аттолии не нужен – ни королеве, ни гвардейцам, ни лакеям…
– Тьфу ты! – Костис опять остановился. Забыл рассказать королю о Седжанусе!
Возвращаться уже поздно. Ругаясь про себя, он побрел по ступенькам дальше.
Глава седьмая
Вернувшись к себе, Костис увидел Аристогитона. Тот сиял улыбкой от уха до уха.
Но Костису было не до шуток.
– Меня выгнали, – напрямую заявил он. И в тот же миг Аристогитон объявил:
– Меня повысили.
– Что? – переспросили оба.
– Меня выгнали, – повторил Костис.
– Значит, ты рассказал ему и о Сузе, не только о королеве?
– Да.
– И он взбеленился от ярости.
– Нет. Он извинился передо мной и очень вежливо сказал, что я могу идти.
– Извинился?
– Очень любезно.
– Вот негодяй.
Костис кивнул:
– Терпеть его не могу.
– И как там с крохами самоуважения? Удалось вернуть?
– Нет, – ответил Костис. – Ни зернышка, ни песчинки. Если бы он на меня взъярился, если бы отослал к чертям на кулички куда-нибудь во Фракию…
– Ты бы считал, что заслужил это наказание, и принял бы его по-мужски. Сам понимаешь, если бы ты намеренно продался Сузе, то стал бы бесчестным, но богатым подонком, который любуется на горы серебра.
– По дороге сюда я оставил монетку на алтаре Мираса.
Арис застонал.
– Прости. Я испортил тебе радостную новость. Тебя повысили?
– И меня, и весь мой взвод, – сообщил Аристогитон. – Нас перевели в Третью центурию. С завтрашнего дня приступаем к новым обязанностям.
– В Третью? Будешь нести службу во дворце?
– Меня прикомандировали к королю. – Глядя, как Костис разинул рот, Арис улыбнулся. – Мне так хотелось посмотреть, как он над тобой измывается.
– Но как же это можно? Ты еще не дослужился до такого повышения.
– Премного благодарю за такое мнение о моей репутации.
Костис улыбнулся:
– Искренне извиняюсь. Я мерзавец. Несомненно, в Третьей центурии тебе самое
