— Я виделась с ним вечером.
— Я знаю. Ты сердилась...
— Не на него.
— На него.
— Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!
— Мы предали его, Эсми. Ты предала его.
— Но ты говорил...
— Существуют грехи, Эсми, которые даже Бог не может отпустить. Только обиженный.
— О чем ты говоришь!
— Я говорю о том, почему ты на него злишься.
С ним всегда было так. Он всегда говорил о том, что находится вне человеческого разумения. Словно Эсменет — как любой другой мужчина, женщина, дитя — каждый раз просыпалась, чтобы ощутить себя выброшенной на берег, и только он мог объяснить, что случилось.
— Он не простит,— прошептала она.
В его взгляде была какая-то нерешительность, необычная для него и потому пугающая.
— Он не простит.
Великий магистр Багряных Шпилей обернулся. Он был слишком ошеломлен, чтобы скрыть свое изумление, и слишком пьян, чтобы вполне выразить его.
— Ты жив,— сказал он.
Ийок молча застыл на пороге. Элеазар обвел взглядом битую посуду и остывающие лужи кроваво-красного вина. Его глаза побагровели. Он фыркнул не то насмешливо, не то с отвращением, затем снова повернулся к балюстраде. Оттуда открывался вид на дворец Фама, сумрачно и загадочно возвышавшийся на холме.
— Когда Ахкеймион вернулся,— процедил он,— я решил, что ты мертв.— Он наклонился вперед, потом снова оглянулся на призрак.— Более того.— Он поднял палец.— Я надеялся, что ты мертв.— Он перевел взгляд на стены и здания* усеивавшие противоположный склон.
— Что случилось, Эли? Элеазар был готов рассмеяться.
— А ты не видишь? Падираджа мертв. Священное воинство вот-вот выступит на Шайме... Мы попираем стопой выю врага.
— Я говорил с Саротеном,— бесстрастно сказал Ийок,— и с Инрумми...
Протяжный вздох.
— Тогда ты знаешь.
— Честно говоря, мне трудно в это поверить.
— Поверь. Консульт действительно существует. Мы смеялись над Заветом, но на самом деле шутами были сами.
Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно почему... теперь понятно. Они полагали, что Псухе — лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного — вроде этих... демонов.
«Чеферамунни! Сарцелл!»
Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.
— А князь Келлхус? — спросил Ийок.
— Он пророк,— тихо ответил Элеазар.
Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста — видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!
«Какой-то фокус, иначе быть не может!»
— Эли,— начал Ийок,— наверняка это...
— Я сам говорил с ним,— перебил его магистр,— и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой... что ж, мы прокляты.— Он посмотрел на главу шпионов, скривился в болезненной насмешке.— Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне...
— Прошу тебя! — взмолился его собеседник.— Как ты можешь...
— О, я знаю. Он видит... то, что способен видеть только Бог. Магистр резко повернулся к одному из глиняных кувшинов,
схватил его и встряхнул в надежде услышать красноречивый плеск вина. Пусто. Элеазар бросил кувшин в стену и разбил его. Он улыбнулся Ийоку, застывшему от изумления.
— Он показал мне, кто я есть. Ты знаешь эти мыслишки, эти догадки, что крысами шныряют у тебя в душе? Он ловит их, Ийок. Он ловит их и держит перед тобой за шкирку, а они верещат. А он называет их и объясняет тебе, что они значат.— Элеазар снова отвернулся.— Он видит тайны.
— Какие тайны? О чем ты, Эли?
— Ой, да не бойся. Ему плевать, трахаешь ты мальчиков или удовлетворяешь себя ручкой от метлы. Это тайны, которые ты прячешь от себя самого, Ийок. Вот в чем дело. Он видит...— Магистр поперхнулся, посмотрел на Ийока и рассмеялся. Он чувствовал, как по его щекам катятся горячие слезы. Голос стал хриплым.— Он видит, что терзает твое сердце.
«Твоя школа обречена по твоей вине».
— Ты пьян,— раздраженно сказал приверженец чанва. Элеазар поднял руку и сделал широкий жест.
— Пойди и сам с ним поговори. Он вывернет тебя наизнанку и найдет иод твоей шкурой не только мясо. Увидишь...
Его собеседник фыркнул и пошел прочь, на ходу пнув ногой металлическую чашу.
Великий магистр Багряных Шпилей откинулся на спинку кресла и снова обратил взор к затянутому полуденным маревом дворцу Фама. Стены, террасы, колоннады. От той части, где находились кухни, поднимался дымок. В квадратные ворота чередой втягивались кающиеся.
«Там... Он где-то там».
— Ийок! — вдруг позвал он.
— Что?
— На твоем месте я бы поостерегся того адепта Завета.— Он рассеянно потянулся к столу в поисках вина или чего-нибудь.— Сдается мне, он хочет тебя прикончить.
Если ты запачкал тунику сажей, перекрась ее в черный цвет. Это отмщение.
Экьянн I. Сорок четыре послания
Вот еще один довод против предположения Готагги о том, что земля круглая. Как тогда люди могут возвышаться над своими братьями?
Айенсис. Речь о войне
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Карасканд
Сухой сезон. В степи его приход предвещает множество признаков — первое появление Копья среди звезд над северным окоемом, слишком быстро скисающее молоко, первые караваны птиц в небесах.
В начале сезона дождей пастухи скюльвендов бродят по степи в поисках песчаной почвы, где трава растет быстрее. Потом дожди стихают, и пастухи перегоняют стада на более жесткую землю — там трава растет медленнее, но дольше останется зеленой. Когда горячие ветра сгоняют с неба облака, скюльвенды перемещаются туда, где есть дикие растения, от которых у скота прибавляется мяса и молока.
Эти странствия всегда привлекают к себе кого-то, кто жаждет отбить от стада упрямое животное. Своевольный бык может завести все стадо слишком далеко в степь, в широкие просторы опустошенных или вытоптанных пастбищ. В каждом сезоне какой-нибудь дурачок не досчитается лошади или коровы.
Найюр понимал, что сейчас такой дурачок — он сам. «Я отдал ему Священное воинство».
В зале совета покойного сапатишаха Найюр занимал место на высоком ярусе, располагавшемся амфитеатром вокруг стола совета. Он внимательно глядел на дунианина. Найюр не хотел общаться с айнрити, сидевшими рядом, но люди непрестанно заговаривали с ним, поздравляли его. Безмозглый тидонский тан даже сдуру поцеловал его колено! Они торжественно возглашали: «Скюльвенд!» — приветствуя его.
