Отводя взгляд, Эсменет мельком заметила Пройаса в самых задних рядах. Почему-то он казался ей более обнаженным, чем остальные. Охваченная застарелой враждой, она гневно посмотрела на него, и он не выдержал ее взгляда. Когда Судьи прошли мимо него, он спрятал лицо в ладонях, содрогаясь от рыданий. К своему ужасу, Эсменет поймала себя на мысли: интересно, о ком он сокрушается — о Келлхусе или об Ахкеймионе?
Она не присутствовала н# вечерней церемонии Погружения, решив в одиночестве поужинать у себя. Ей сказали, что Келлхус очень занят нынешним походом Священного воинства на Ксераш, поэтому она ужинала, обмениваясь шутками с рабынями, и заняла сторону Фанашилы в споре, как она поняла, о цветных поясах. Для разнообразия подразним Иэль, подумала Эсменет.
Потом она заглянула в детскую проведать Моэнгхуса и направилась в свою личную библиотеку...
Где недавно обосновался Ахкеймион.
Дворец Фама в архитектурном смысле был невероятно пышен и экстравагантен. Каждый его угол, отделанный лучшим мрамо-
ром, выдавал склонность кианцев к красоте и элегантности. Все было роскошно — от бронзовых ромбовидных решеток на окнах до полосок перламутра, подчеркивающих островерхие арки. Дворцовый комплекс представлял собой радиальную сеть двориков, пристроек и галерей, становящихся все выше по мере того, как строение взбиралось на холмЛСеллхус с супругой занимали ряд комнат на самой вершине — высшей точке Карасканда, как любила повторять себе Эсменет,— откуда открывался вид на яблоневый сад с зубцами древних камней. Это, говорил Келлхус, делает их уязвимыми для необычных способов нападения. Колдовству не мешают ни высота, ни стены. Именно поэтому Ахкеймиону приходится жить так болезненно близко.
Достаточно близко, чтобы ветер доносил до него ее плач.
«Акка...»
Она остановилась перед обшитой деревянными панелями дверью, вдруг осознав, как далеко она ушла, чтобы отогнать мысли о нем. Он не был настоящим, когда впервые пришел к ней той ночью. Нет. Он стал настоящим, когда она мельком заметила его в яблоневом саду. Но он казался опасным. Словно одним своим видом он способен уничтожить все, что случилось с тех пор, как Священное воинство выступило из Шайгека.
Как может один взгляд на былое стереть прошедшие годы?
«Что я делаю?»
Опасаясь, что не выдержат нервы, Эсменет постучала левой рукой в дверь. Она глядела на синих змей, вытатуированных на ее запястье. Какой-то миг, пока дверь не отворилась, она была уверена, что увидит за порогом не Ахкеймиона, а Сумну. Она чувствовала холодный кирпичный подоконник той комнаты под своими нагими бедрами. А еще она вспомнила нутром, каково это — быть товаром.
Затем перед ней возникло лицо Ахкеймиона, чуть постаревшее, но по-прежнему суровое и волнующее, каким она его помнила. В расчесанной бороде прибавилось седины, и белые пряди складывались в подобие ладони. Его глаза... в них проглядывало что-то незнакомое.
Никто не произнес ни слова. Неловкость ледяным комком встала у нее в горле.
«Он живой... он и правда живой».
Эсменет боролась с желанием прикоснуться к нему. Она ощущала запах реки Семпис, горечь черных ив на горячем шайгекском ветру. Она видела, как Ахкеймион ведет своего печального мула, исчезая вдали навсегда, как она тогда думала.
«Что же снова привело тебя ко мне?»
Затем взгляд Ахкеймиона опустился на ее живот, задержался там на мгновение. Эсменет отвела глаза, сердито посмотрев на стены с книжными шкафами у него за спиной.
— Я пришла за «Третьей аналитикой рода человеческого».
Не говоря ни слова, Ахкеймион подошел к ряду шкафов у южной стены. Он достал большой фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, взвесил в руках. Попытался усмехнуться, но в глазах его не было веселья.
— Входи,— сказал он.
Она сделала четыре осторожных шажка за порог. В комнате веял его запах. Слабый мускусный запах, который Эсменет всегда связывала с колдовством. Кровать стояла на том месте, где прежде было ее любимое кресло,— там она впервые прочла «Трактат».
— Однако... Его перевели на шейский,— заметил Ахкеймион, оценивающе поджимая нижнюю губу.— Для Келлхуса?
— Нет. Для меня.
Она хотела сказать это с гордостью, но вышло язвительно.
— Он научил меня читать,— более осторожно объяснила она.— В наших скитаниях по пустыне, между прочим.
Ахкеймион побледнел.
— Читать?
— Да... Представь себе, научил женщину. Он нахмурился, явно от смущения.
— Старый мир умер, Акка. Старые законы мертвы. Да ты и сам знаешь.
Ахкеймион заморгал, словно его ударили, и она поняла: он хмурится от ее тона, а не от ее слов. Он никогда не презирал женщин.
Ахкеймион посмотрел на выпуклые буквы на обложке. В том, как он провел по ним пальцем, была забавная и милая почтительность.
— Айенсис — мой старый друг,— сказал он, передавая книгу. На сей раз его улыбка была искренней, но испуганной.— Будь с ним ласкова.
Избегая прикосновения, она взяла книгу из его рук и почувствовала комок в горле.
На миг их взгляды встретились. Она хотела что-то пробормотать — благодарность или глупую шутку, как прежде,— но вместо этого пошла к двери, прижимая книгу к груди. Слишком много былых... радостей. Слишком много привычек, которые могут бросить Эсменет в его объятия.
И, будь он проклят, он это знал! Он использовал это.
Ахкеймион произнес ее имя, и Эсменет застыла на пороге. Когда она обернулась, страдальческое выражение его лица заставило ее опустить глаза.
— Я...— начал он.— Я был твоей жизнью. Я знаю, что это так, Эсми.
Эсменет закусила губу, не желая поддаваться инстинкту обмана.
— Да,— сказала она, глядя на выкрашенные в синий цвет пальцы своих ног. По какой-то извращенной логике она решила, что завтра утром прикажет Иэль изменить цвет.
«Что он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того...»
— Да,— повторила Эсменет.— Ты был моей жизнью.— Она посмотрела на Ахкеймиона устало, а не гневно, как хотела.— А он стал моим миром.
Она бросала взоры на широкую равнину его груди, спускаясь по ложбине живота к мягкому золоту лобка, где находила его суть, сияющую в соблазнительном полумраке между простыней. Он казался ей необъятным, когда она ложилась щекой на его плечо. Как новый мир, манящий и пугающий.
— Я виделась с ним вечером.
— Я знаю. Ты сердилась...
— Не на него.
— На него.
— Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!
— Мы предали его, Эсми. Ты предала его.
— Но ты говорил...
— Существуют грехи, Эсми, которые даже Бог не может отпустить. Только обиженный.
