Потом снова были веники и пар, обжигающее прикосновение снега. Разомлевшие, мы сидели в горнице у Марфы, чай из самовара с нехитрыми, но вкусными заедками сообразно времени Великого поста располагал к продолжению беседы, но отец Афанасий перевёл разговор на другую тему:
- Ты понял, Гавриил Никитич, к чему я тебе в бане всё рассказал? - отец Афанасий колол сахар без всякого инструмента, просто пальцами, затем макая маленький кусочек в тёмно-янтарную парящую жидкость и шумно высасывая сладкую негу.
- Поучительная история, отец Афанасий. Наставление? Не совсем понял, каким боком это моей судьбы касается.
- А ты подумай, Гаврила. Ты хоть и повидал немало, претерпел достаточно, а всё же пока не совсем понимаешь, куда стремишься. Человека убить, хоть и на войне, это не только особую готовность иметь мало, а и понимание, что жизнь твоя, её обратно потом ой как трудно повернуть будет. И ладно если издалека, да в строю из винтовки: попал не попал, мало ли? А ежели в штыковом бою или рукопашной? Тут жизни лишить, да ещё своего брата-христианина, пусть и схизматика...не всякий решится. Но в тебе силу вижу...великую. Во многом ты мне соврал, а о немалом и не сказал вовсе. Смекаю, большую часть. Так? Ну да дело твоё, Гаврила. Главное, не потеряй себя в испытаниях, что ждут тебя. А с собой и Бога в себе береги, хоть и не крепок в вере ты. Считаю потому, всё, что мог тебе указал. Дальше сам...
С этими словами отец Афанасий потянулся куда-то под лавку, достав оттуда небольшой тряпичный свёрток. Развернув, он подал мне его на открытой ладони. Я, приняв предмет и разложив его, понял, что складень - походная литая икона из меди или латуни: на средней части Божья матерь с младенцем Иисусом, на правой хорошо узнаваемый Георгий Победоносец, пронзающий змея, а на левый ещё чей-то лик. Уже автоматически перекрестившись на складень, вопросительно поднял взгляд на священника.
- Николай Чудотворец, Гаврила. Чудо на войне лишним не будет. Служи за Веру, Царя и Отечество...
Глава 5
Снега по колено,
А вглубь ещё выше.
Я в гости к богу еду,
Один он только слышит.
Тайга да километры,
Звезда еле светит.
Сибирь, кто ответит
Тебе, коли крикнешь?
Елена Хрулёва.
- Ты, главное, Гаврила, поскромнее держись. Начальство говорливых да ершистых не любит. Посматривай, да на ус мотай. Человек ты, вроде, спокойный, рассудительный. Опять же, почтение к старшим и богу имеешь. Но молодое дело оно такое, - священник неопределённо повертел пальцами у левого виска, - кровь взыграет, а ли ещё что. Коль кулаки зачешутся, особливо гляди противу кого прёшь. На солдатской службе всё очень просто и непросто одновременно. Если твой погон чист, то и в морду можешь давать только такому же, как ты. А ежели лычки там, просветы и вензеля, да не дай бог звёзды - укорот своему гневу должон дать! Арестантские роты, а то и каторга не так далеки, как кажутся! Уразумел? - я автоматически кивнул. Подождав, пока я захвачу свой нехитрый скарб и оставлю деньги для Марфы в горнице на столе под казанком, отец Афанасий взялся сам сопровождать меня на станцию, - с начальником эшелона, как задумали, договориться не вышло. Ну не нужны ему ополченцы, хоть кол на голове теши. Согласен только попутчиком, за кочегара тебя до следующей большой станции взять. А это ажно до Омска или Перми! Новобранцы у него, вишь ли, команда отборная, и отпускники для пополнения Сибирских корпусов на Юго-Западный фронт предназначены. Да всё по ранжиру! Служака, прости Господи! Поручик Глинский, а гонору на полковника... - я удивлённо глянул на отца Афанасия, впервые кто-то был причиной его гнева, - тебе сподручнее было в Губернском Присутствии пройти заново комиссию, глядишь, перешёл бы из ополченцев в ратники. Ополченцы - народ всё больше малоопытный, к труду, а не войне приспособленный. Ты ж птица совсем другого полёта. Всё бы и лучше задел был, коль хочешь на фронт! Там и к делу поближе...
- Погодите, отец Афанасий, а если мне попробовать по прибытии в ту же, например, Самару или другой крупный город заявиться вольноопределяющимся? Там же никто не знает, что я в ополченцах был...
- Схитрить решил? Ну-ну, не тушуйся, Гаврила, думал я уж про то. Не выйдет. Для вольнопера у тя нет ни среднего образования, ни соответствующего документа. И получить тебе его здесь негде. Да и кто тя сермягу слушать станет?
- Но я и грамоту, и математику знаю. Географию, историю немного, - решил я немного поскромничать, помня о пожелании Афанасия "не высовываться".
- Грамоту? Ой, не смеши, Гаврила, видал я твои каракули. Ни ятя, ни ижицы на место поставить не можешь, не говоря уж об "и десятеричќном", фите и ере. Такое впечатление, что ты о них и слыхом не слыхивал. А падежи, а числа, а окончания? Прости, Господи. Э-эх! Самоучка... да ещё гордец. Нехорошо это. Грех. А для вольноопределяющегося шесть классов гимназии вынь да положь!
Мда-а, я и забыл, как священник мне пару раз устроил своеобразный экзамен по правописанию. Счётом он быстро удовлетворился, но вот письмом. Провал был полнейший. Мало того что я с непривычки клякс наставил, так ещё и без задней мысли накропал текст с использованием орфографии двадцать первого века. Афанасий тогда долго затылок чесал да вздыхал тяжело.
- Что же делать?
- Есть выход, Гаврила! И для таких, как ты молодцов. Тока возьму грех малый за тебя. Отмолю, чего уж там. Скроем твоё свидетельство ополченца. Взять тебя согласился Иван Ильич Вяземский, добрая душа, военный врач РОКК, коллежский асессор, начальник полкового лазарета. Два вагона в эшелоне под его попечением, со всем скарбом и амуницией. Добровольным помощником поедешь до самой Самары. Вместе с выздоравливающими ранеными. А в армию пойдёшь охотником! Как до первого губернского или волостного Присутствия доедешь, так и обратишься. Это подходяще - добровольно вступить в Императорскую армию можно и без образования. Я тебе письмо рекомендательное написал, Иван Ильич, начальник лазарета, если справно помогать будешь, тоже обещался. Там у тебя в сухарной сумке ещё и письмо станового пристава нашлось, а ты не говорил. Там он казённо определил, мол, так и так: под судом или следствием не состоишь, не лишён права на государеву службу. Видать, дядька твой кое-чего на твой счёт уже думал, прямо как знал...вот оно как, с того света помог!
Я покраснел, ускорив шаг, надеясь, что отец Афанасий не заметит. Надо же, за три дня так и не додумался все свои документы просмотреть. Тоже мне, попаданец-задрипанец. Письмо-то от товарища покойного дядькиного! Это же почище индульгенции будет!
- Надо же, - прошептал я, - как повезло то.
- Эх, паря! "Повезло". То промысел божий, не сумлевайся! - похлопал меня по плечу отец Афанасий.
"Мне бы твою уверенность, бывший каторжник, - подумал я, - ведь промысел бывает не только божьим. Но за неимением гербовой, попробуем писать на простой. А пока - грех жаловаться!"
***
На узловой, к моему удивлению, было не так много народу, как я ожидал. Короткий, очищенный от снега и наледи, перрон встретил нас с отцом Афанасием небольшим отрядом солдат оцепления, расставленных у каждого вагона и полицией в количестве трёх усачей солидной комплекции в тёмно-серых шинелях и небольших папахах с синим верхом. Один из них, отличавшийся наличием серебряного аксельбанта и другими, более сложными погонами, чем у остальных, увидев нас, поспешил приблизиться. Его шикарные усы и не менее выдающиеся бакенбарды заиндевели на утреннем морозце, придавая полицейскому начальнику, наряду с раскрасневшимся лицом, сходство с Дедом Морозом.
- Батюшка Афанасий, доброго здоровьица! - голос у полицейского был слегка охрипший.
- Спаси Господи, Фёдор Тимофеевич! - ответил коротким поклоном священник, - скоро ли отправят? - Он кивнул на вагоны, выкрашенные в зелёный и серые цвета.
