- Ох, терпения уж моего нет. Обещались в течение часа, - непритворно вздохнул полицейский.
- Случилось чего? - поинтересовался отец Афанасий.
- Так бягуть, сук-кины дети! Прости Господи, - перекрестил рот и подправил усы полицейский.
- Дезертиры?
- Оне, отец Афанасий, оне. Как запасников да очередников в дополнительный призыв стали набирать, так мужики и побёгли...сволота, - последнее слово полицейский произнёс почти шёпотом, но видно было, что эта проблема его порядком достала, - командующий даже приказал выставлять оцепления из комендантских рот, да куды там! Сговариваются, на ходу прыгають...
- Поставили бы унтер-офицеров и наиболее надёжных солдат у дверей дежурить, окна заклинили, - моя дурацкая привычка думать вслух проявилась не в самый удачный момент.
- Экий ты умник, паря! - полицейский отреагировал вполне доброжелательно, - думаешь, до тебя не скумекали? И морды били, и пороли, и внушали, - поросший редким седым волосом кулак начальника многозначительно возник перед моим носом, - поговаривають и до военно-полевых судов может дойти!
- Государь Император не одобрит, - возразил священник, - и так народу русского на этой войне гибнет...насчитано. Разъяснять надобно, растолковывать грамотно. Тёмный народишко, крестьяне большей частью. Всё-таки русские, не бусурмане какие.
- Да кто ж ентим в серьёз будет заниматься? Положен дополнительный призыв в военное время? Вынь да положь! И никаких сумлений. А оне бегуть. Чего бы не бегать, коль за первый побег, коль споймають не во фронтовом расположении - всего месяц рот арестантских? Эх... - лицо полицейского стало печальным, усы повисли. Но тут его взгляд снова остановился на мне, - а это тот самый ваш протеже, отец Афанасий? Что с того света вынулся?
- Он самый, Пронькин Гаврила. Очень желает на фронт попасть. Охотник из Томской губернии. Сам сирота. Дядька его воспитал, еройский унтер с турецкой и японской компаний. Вот, решил поспособствовать, на эшелон определяю его.
- Ишь ты! - хитро прищурился полицейский, - похвально. Германца бить надо грамотным, сильным войском, - он хлопнул меня по плечу. Я лишь моргнул не шелохнувшись. Удар, хоть и без замаха, был значительной силы, или усач рассчитывал меня проверить на крепость, - о, как! Не сковырнёшь! Наш корень, сибирский! Не подведи, паря, - искренне попросил полицейский.
Наш разговор прервал паровозный гудок, сопровождавшийся почти двухметровым протуберанцем горячего пара в морозном сибирском воздухе, насыщенном до предела запахом креозота, запахом дальней дороги.
***
Знакомство с низеньким, крепким, полноватым начальником лазарета вышло коротким. Иван Ильич, суетливый и занятый какими-то мелкими заботами, препоручил мою персону усатому унтер-офицеру с левой рукой на перевязи. Сам же военный врач вернулся к яростным препирательствам с каким-то типом в драном тулупе и заячьей шапке. Мельком я уловил, что разговор шёл о крупе и сахаре. Так я впервые, лишь мельком, начал вникать в будни Русской Императорской Армии.
Разместили меня вместе с другими солдатами и санитарами лазарета в одном из двух вагонов, как сказал усатый унтер "третьего класса", переоборудованных под нужды полковой медицины. Большая площадь вагона, кроме деревянных топчанов, на которых мы спали была заставлена ящиками и тюками с медицинским скарбом. Всё это, как потом пояснил мне тот же унтер, оказывается, большей частью было куплено и составлено на пожертвования Иркутского русского Инвалидного Общества и Купеческой Гильдии. Так сказать, всё для фронта, всё для победы.
Благодаря моей стихийной подготовке и скачкообразно улучшившейся памяти, я уже знал, что "инвалид" здесь не означает человека с ограниченными возможностями, а является аналогом современного слова "ветеран". Судьба Сибирских полков, отправленных ещё в августе-сентябре 1914 года на фронт, с началом мобилизации продолжала волновать общественность родных городов. Томск, Омск, Иркутск, Новониколаевск, Благовещенск, Хабаровск, Владивосток, Верхнеундинск - усатый унтер просветил меня насчёт целой системы вспомоществления от землячеств, отдельных граждан и целых фондов в поддержку солдат земли Сибирской.
Оказалось, что Демьяну, так звали унтера, нет ещё и тридцати. А выглядел солдат, по моим меркам далеко за сорок. На мой вопрос о ранении он, лишь скромно смущаясь, пояснил:
- Шрапнель, братец. Подарочек от германца, - а заметив моё внимание к своим красным погонам с цифрой семь, буквами "Сб" и двумя жёлтыми лычками, и вовсе оживился, - с нами, брат, не пропадёшь! Ты к нам просись, сибиряки - сила! Наши в атаку ходють с иконами поверх шинелей, а иконы-то большие, почерневшие, дедовские, - он со значением поднял указательный палец вверх, - из окопов хто друго рядь норовит бабахать почаще, себя подбодряя, а куда бабахает - и не следит. Сибирский же стрелок бьёт редко да метко! Он завсегда норовит стрелять по прицелу...
- Да хотелось бы, дядько Демьян, только просил уж за меня отец Афанасий вашего поручика Глинского, - вздохнул я.
- Эх, тетеря! Понятное дело. У нашего павлина за одним разом разве что в морду выпросить можно. Ты не переживай. И ещё, "дядьки" дома на печи остались. Да и "Демьяна" заслужить должон. А пока я для тебя господин младший унтер-офицер.
- Есть, господин младший унтер-офицер! - я вытянулся в струнку, втянув живот и выпятив грудь, и стал "есть" усатого Демьяна глазами. На что тот лишь хмыкнул и ответил:
- Годиться! А пока есть время до обеда, разбери дрова, что посуше - вот сюда, на рогожку, сыроватые - вот в этом углу, у выхода в тамбур.
Инструктаж на этом не закончился. Уже через полчаса я понял, что попал. Единственный недорядовой на трёх унтер-офицеров, одного ефрейтора и троих солдат-санитаров. Короче, попал я как пушкинский Балда на службу к попу. Только вокруг была не сказка. К обеду я уже не чувствовал ни рук, ни ног, несмотря на нарастающую с каждым днём выносливость. И только тихо скрипел зубами после очередного "поручения" от старослужащих.
Хотел бы я посмотреть на тех умников, что причину дедовщины в Советской Армии искали во введении сокращения срока службы по призыву в конце 60-х. Да она, похоже, в русской армии была всегда! Существование армии без личной передачи опыта и навыков новому поколению воинов невозможно. Другое дело, когда полезная традиция извращается и перерастает в культ унижения человека по принципу "меня гнобили, и я гнобить буду".
Справедливости ради стоит отметить, что здесь, в вагонах лазарета, я ни разу не испытывал на себе ни насмешек, ни унижения, ни, тем более, рукоприкладства. Под каждую поставленную мне задачу будь то мытьё полов или сортировка перевязочного материала, подводилась твёрдая теоретическая база. При этом один из унтеров, что в данный момент курировал мою занятость, не забывал ни похвалить за хорошо проделанную работу, ни ловко подковырнуть крепким словцом за допущенную лажу.
Два вагона, отведённые под лазарет, следовали сразу вслед за офицерским вагоном второго класса и почтовым, который был прицеплен к тендеру паровоза. За нашими уже следовали солдатские вагоны, начинавшиеся с расположения команд пулемётной роты. Правду сказать, пока самих пулемётов у этих рослых молодцов не было, да и винтовками, как я ни приглядывался, солдаты пополнения в эшелоне не особенно светили. Оружие было только у военнослужащих комендантского взвода и, как ни странно, у моих попутчиков из лазарета, за исключением санитаров. Когда же я поинтересовался у Демьяна, он отмахнулся, пояснив, что вооружение с божьей помощью должны получить в Самаре, как и боеприпасы.
- А то и до фронта с голым задом поедем! Давеча вон ополченцы рассказывали, аккурат перед Рождеством их два полка с одним шанцевым инструментом да штыками в окопах две недели мариновали. Пришлось с бою винтовки добывать. Хорошо, артиллерией подмогли соседи.
