танцы! Так и загнется в этой дыре. До города сорок пять минут на электричке. А это, между прочим, тоже жизнь. Сам-то! Армия, служба. Ради чего, спрашивается? Чтобы закончить охранником в школе. Нет. С меня хватит. Поеду к дядьке в Москву. Только соберу вещи. И поеду.
Тут он заметил меня.
– Ты почему в моей комнате?
Я ограничилась поднятыми бровями – писать вопрос в блокноте было долго.
Ваня растерянно оглянулся на комод.
– Где… Погоди. Я же хотел пойти к себе.
Он оглядел гору платьев и бессильно осел на пол. Обхватил колени и начал медленно раскачиваться.
– Как же я это ненавижу…
Я прислушалась. На кухне снова работал телевизор. Антон и не думал появляться. Я подошла к Ване и опустилась перед ним на колени. Как ему помочь, я не знала, но очень хотела что-то сделать.
– Голова, – еле слышно пожаловался Ваня.
Антон говорил, что Хельга умела замораживать боль. Может, и у меня получится. Должно же быть хоть что-то хорошее от моей новой силы. Я обхватила голову Вани ладонями, заставляя поднять на меня глаза.
Где-то глубоко во мне жила зима. Там, в памяти древнее самого мироздания, стояли укрытые снегом, как саваном, мертвые деревья. Ледяной ветер истрепал их ветви, сорвал последние листы и вынул самую душу, прокрался под кору. Снег укрыл их, заморозил до лучших времен. Холод – это милосердие. Мысль родилась в глубине сознания, импульсом пронеслась по самым кончикам пальцев. Холод – это покой. Зима – это спасение. Я вглядывалась в грустные карие глаза Вани и думала об истерзанных деревьях. Им холодно. Конечно, им холодно. Но им больше не больно.
Благословенный холод тек от моих ладоней к вискам Вани, гасил его боль. Ваня обхватил меня за талию и легонько водил по спине пальцами. Потом перестал. Я не отследила момент, когда руки его безвольно легли на колени, но почувствовала, что Вани больше нет. Он спал, как спят деревья, сберегая силы до прихода весны.
– Ты что?.. – послышался за спиной голос Антона. – Ты что на хрен сделала?!
Он отпихнул меня от брата, но было поздно. Ваня покачнулся и медленно, боком сполз на пол. Только слабое дыхание свидетельствовало о том, что парень еще жив, но и оно сделалось едва различимым. Я не слышала стук его сердца, но точно знала, что оно стало биться медленнее.
Антон понял это одновременно со мной. Он пальцами нащупал пульс. Ваня был жив. В какой-то момент я подумала, что Антон меня ударит. Вместо этого он спросил убийственно спокойным голосом:
– Ты можешь это вернуть?
Я растерянно покачала головой. Я даже не знала, что именно произошло.
– Твою мать, Вера!
Он приобнял Ваню за плечи и долго сидел, сгорбившись, словно ему было больно дышать.
– Какой там был адрес этой студии? – спросил он, не поднимая головы. – Ты запомнила?
Я кивнула, но он этого не увидел.
– Твою мать, Вера, ты запомнила?
«Да», – одними губами произнесла я, неосознанно напрягая связки.
Ваня безвольно лежал на раскиданных вещах матери. Лицо его было безмятежным и оттого казалось еще более юным.
Антон поднялся.
– Собирайся, – бросил он. – Пора познакомиться с Юлей.
Вера, 14 лет
Когда мне исполнилось четырнадцать, папа пришел с работы уставший, посадил меня и маму в гостиную, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и на одном дыхании сообщил, что уходит. Конечно, он будет и дальше общаться со мной – ребенок ему важнее неурядиц в супружеской жизни. Потом он подумал и добавил, что все-таки не дороже самой жизни, а проживать он намерен отныне свободно и счастливо со своей будущей женой в Подмосковье.
Что на это ответила мама, я не помню. Кажется, начала разглагольствовать о мужской порядочности и о том, что не хочет остаться одна после сорока. Потом – что не справится одна с таким непростым ребенком. Еще было что-то про походы в магазины, которые теперь станут в разы напряжнее без машины.
Я слушала вполуха, перебирая в голове истории последних дней. Что-то о драконах, но они мне к тому времени наскучили. О древних славянах – вот это интересно, мы как раз начали проходить их по истории, и я буквально рухнула в мир языческих богов. Надо было подумать о чем-то увлекательном, на что можно быстро переключиться…
– Вера, ты меня слышишь? Твой папа от нас уходит. Тебя это тоже касается!
Я с сожалением отвлеклась от духа реки с женским именем, который по ночам обращался прекрасной молодой девушкой.
– Твой папа от нас уходит, – повторила мама. – Скажи что-нибудь.
Я поднялась с дивана.
– Извини. Мне доклад задали. По биологии. Это суперважно. Я пойду.
Расправила плечи и подняла голову – на случай, если кто-то из них решит, что я собираюсь плакать, – и неторопливо пошла к себе.
– И как мне одной справляться с таким ребенком прикажешь? – услышала я мамин голос из комнаты.
– То есть?
– Ты разве не замечал, какая она бывает? Уставится в одну точку и смотрит. Или уходит гулять на кладбища. Что она там делает? Ты никогда ее не спрашивал?
– Слушай, все подростки в ее возрасте такие.
– Все, да не все! У меня иногда прямо мурашки по коже. О чем она думает, где ее мысли? Иногда она меня прямо пугает, Саша!
– Не говори ерунды!
Я нащупала в ящике стола наушники и поскорее воткнула в уши, чтобы не слышать мамин ответ.
На следующий день папа уехал.
В город мы отправились на машине. До этого момента я вообще не знала, что у Антона есть машина. Оказалось, своей и не было – из окна кухни я видела, как какой-то дед передал ему ключи, и рядом мигнул фарами темно-зеленый микроавтобус.
Ваня остался в комнате. Убедившись, что брат дышит, Антон осторожно уложил его на раскладушку, накрыл пледом, поставил рядом стакан воды и тихо вышел.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Понятия не имею, что дернуло меня замораживать боль живому человеку. Это же надо додуматься… Почему я решила, что у меня получится? Особенно после деревца, от которого осталась одна труха.
Я застегнула плетеные босоножки. Надо найти Лестера. Одна я не смогу представить, что Ваня проснулся. По ощущениям это было примерно так же сложно, как представить, что Эдгар ожил. Но если мы объединимся… Вдруг получится?
Я закатала рукава голубого ситцевого платья и провела рукой по волосам. В зеркале на меня смотрела молодая
