Хара Суоруна… Тураах покинет улус завтра на рассвете. Бэргэн, вернувшийся из тайги под утро, вызвался проводить девочку. Это не тот исход, на который я рассчитывал, но и он мне на руку.
Табата останется один и будет в моей власти.
Умун расхохотался, но вдруг почувствовал укол в левой стороне груди.
Это еще что?
Пошатнулся и сел на жесткий орон, служивший ему постелью. В груди ширилась боль.
Нет, Неведомый! Мало тебе смертей?
Дохсун. Тыгын и другие охотники. Дархан Чоррун. Чудом спасшаяся Тураах. Теперь еще и мальчик, Табата?
Не будет этого!
Теплый зеленый свет пульсировал в груди болью, разрастался.
Ты глуп, Умун. Ты сеешь смерть, но сам боишься ее холодного дыхания, но я – нет. Смерть – неотъемлемая часть жизни. И настало ее время.
Свет разливался по телу, освобождая того, кто готов был пожертвовать собой ради жизни ученика, – ойууна Тайаха.
Медленно-медленно, превозмогая колющую боль в груди, ойуун нащупал посох и поднялся. Нужно попрощаться.
– Ты слышишь меня, Табата? – все еще бледный, мальчик лежал без чувств на ороне. Тайах-ойуун наклонился над ним, опершись на посох. – Я надеюсь, что слышишь. Я научил тебя всему, что знал. Ты силен, и сила эта заключена в твоем добром сердце. Не позволяй тьме завладеть им. Я… я отправляюсь в свой улус. И вряд ли я вернусь. Но ты… Ты справишься, олененок.
Тайах-ойуун тяжело зашагал к выходу из юрты. Кивнул ждущему во дворе Бэргэну:
– С ним все будет в порядке. Помни, ты обещал проводить удаган Тураах, она на твоем попечении.
– А вы, почтенный ойуун?
– Я ухожу. Здесь мои дела закончены. Теперь Табата – ваш ойуун.
Старый шаман медленно двинулся к лесу, но Бэргэн окликнул его:
– Путь далек. Вы сможете удержаться в седле? У меня есть хороший жеребец. Смирный и умный.
– Там, куда я направляюсь, хороший жеребец без надобности. Впрочем… Твой конь сможет найти дорогу домой?
– Конечно.
– Тогда седлай. Скорость мне сейчас не помешает.
Тимир с силой опустил молот на заготовку. Раз и еще раз. В каждом ударе звенел крик боли.
Ну почему, почему ты меня оставил? И что мне теперь делать со всем этим?! Я не готов! Я не мастер!
Мышцы Тимира гудели, ладони саднило, но старший подмастерье – нет, отныне кузнец, абаасы меня раздери! – продолжал молотить по металлу, не замечая, что искореженная заготовка уже ни на что не годится.
Охотники, шаманы, удаганка, потерянно блуждающие по двору подмастерья – что мне с этим всем делать?!
Я даже твое последнее поручение, дархан Чоррун, выполнить не в силах!
Присмотри за Тураах. Почему нужно присматривать за девочкой-удаганкой, за которую мастер отдал последние крохи жизни? И как, как присмотреть за той, которая на рассвете покинет улус?
За мной бы кто присмотрел!
Он с таким отчаяньем опустил молот, что заготовка треснула, Тимир сел прямо на пол, у наковальни, сжав голову руками.
Что. Мне. Делать.
Тураах вышла из юрты, нырнула в прохладные объятья наступающей ночи. Вещи уложены в небольшую котомку. Утомительный разговор с матерью окончен. Оставалось дождаться рассвета.
Мысленно простившаяся со всем, что составляло ее жизнь, еще вчера ночью, Тураах чувствовала себя опустошенной.
Покинуть родной улус. Наверное, это лучший выход. К чему оставаться там, где тебе нет места?
Полные ненависти глаза охотников – Тураах до сих пор содрогалась, вспоминая ночные события. Чем бы закончилось все, не вмешайся Тайах-ойуун? И кузнец. Даже дорога в неведомое, что ждала ее впереди, казалась не столь жуткой.
Внутри все сжалось в болезненный комок. Старый шаман сказал, что они с Табатой не виноваты в случившемся. Но… Ведь это не так! Гибель Чорруна, а может, и трагические события на охоте – все это следствие их с Табатой столкновения.
Тураах всхлипнула.
Поговорить было не с кем. Мать не поймет. Только испугается. Еще раз увидеть страх в ее глазах было бы невыносимо. Пусть найдет утешение в ребенке, что носит под сердцем, в сестре Тураах.
Отец был на дальних выпасах. И хорошо. Тураах сомневалась, что нашла бы в себе силы пережить прощание с ним.
И все же хотелось, чтобы хоть кто-нибудь поддержал, посидел рядом, ободрил. Хотелось уткнуться в чье-нибудь плечо и разрыдаться.
В ночной тишине раздались шаги. Тураах обернулась. «Табата?» – чуть было не сорвалось с губ.
Но приближающаяся фигура была выше и гораздо шире в плечах.
Тимир! Зачем он пришел? Обвинить ее в смерти Чорруна? Отомстить?
Видимо, заметив ее испуг, Тимир остановился и посмотрел в небо.
– Я не виню тебя в смерти мастера. Ни тебя, ни Табату-ойууна. И я знаю, что он вас не винил тоже.
Тураах опустила голову.
– Мастер… беспокоился о тебе, Тураах. Просил присмотреть. Но… все, что я могу, дать тебе это.
Удивленная, Тураах вскинула голову. Тимир протягивал что-то на раскрытой ладони.
– Это хомус. Подарок. Пусть служит тебе его звонкий голос, где бы ты ни оказалась.
– Спасибо.
И Тураах не сдержалась – уткнулась в плечо опешившего Тимира и расплакалась.
Кони были оседланы. Тураах обернулась, последний раз взглянула на разбросанные по берегу юрты, на тихую гладь озера и до черточки знакомые горные хребты на другом берегу. Перевела взгляд на собравшихся. Их было немного. Несколько любопытных старух, утирающая слезы мать да стоящий поодаль Тимир. Кузнец кивнул девочке, подбадривая. Ни Тайаха-ойууна, ни Табаты.
Табата! Тураах до последнего надеялась, что он появится. Надеялась и боялась. Соперничество и смерть людей легли между ними, окончательно разделяя. Но все же кто, как не Табата, смог бы ее понять?
Медлить не имело смысла. Тураах обняла мать, вскочила на свою кобылу и кивнула молчавшему Бэргэну: пора.
Нестройным хором загалдели вороны, гнездящиеся в осиннике недалеко от улуса. Тураах улыбнулась их прощальному стрекоту и посмотрела в небо, где кружила Серобокая. Ворона покидала обжитое гнездо вместе с удаганкой.
Отбрасывая длинные тени, всадники поднялись на холм.
Только не оглядывайся!
Впереди ждали новый улус и новая жизнь.
Скрывшись в тени деревьев, Табата смотрел на всадников.
Его мир рушился. Неведомо куда пропал наставник Тайах. Жеребец, которого Бэргэн оседлал для ойууна, вернулся. Это должно было означать, что Тайах-ойуун добрался до места. Но Табата чувствовал, что все не так просто. Наставник покинул его навсегда.
Теперь уезжала и Тураах.
Подруга. Осколок прежней, беззаботной жизни.
Соперница. Страшное напоминание о жертвах шаманской силы.
Тыгын. Дохсун. Охотники. Дархан Чоррун. Ночью они вставали перед Табатой, с немым укором смотрели на ойууна их остекленевшие глаза.
Это моя вина. Это моя вина. Это. Моя. Вина.
– Никто, – твердо произнес Табата. – Никто из людей больше не станет жертвой моей неосмотрительности. Моих чувств. Обещаю.
Часть вторая. Похищенная душа
К щеке словно теплыми губами прижались. Тураах открыла глаза – и сразу зажмурилась. Перед внутренним взором заплясали цветные пятна: синие, красные, изжелта-коричневые, – сложились в знакомый узор, такой был над постелью Тураах. Сердце екнуло от предчувствия: зашуршит по дереву папин нож, мама кликнет к столу. Вспорхнешь легко с орона, вдохнешь запах оладий, заглянешь отцу через плечо. Чудо! В его руках из березового полена рождается фигурка лося или медведя. Жаль, что все это – лишь морок. Подкравшийся к лицу луч солнца сыграл с Тураах злую шутку, вернув ее в родную юрту на несколько зим назад.
Теплые воспоминания о доме редко навещали ее, все больше напоминали о прошлом кошмары: рык взбешенной медведицы, остекленевшие глаза Тыгына, искаженные ненавистью лица охотников.
Тураах села. Оглядела свою небольшую урасу. Здесь не было орнаментов и украшений, зато было светло и витал запах сушеных трав. Помимо орона, служившего постелью, вдоль стен было всего три лавки. Две гостевые, одна уставленная туесками и чашками. В правой половине поблескивал металлическими накладками ритуальный наряд удаганки, рядом висел черный бубен. Тураах нечасто снимала его со стены, предпочитая хомус, который
