в чем тебе себя винить. Молодая, красивая, эх!..
— Ну, молодая, ну, красивая, — Даша перестала всхлипывать и явно ожидала продолжения.
— Вот что, — решительно сказал Жадов. — Никуда я тебя не отпущу. Я теперь на «Русском Дизеле» мастер, да ещё и в рабочем контроле состою, в профсоюзе. Идём, у меня остановишься. Дух переведёшь, осмотришься. Тогда и решишь, что делать. Может…
— Да? — заглянула ему в глаза Даша.
— Может, и заметишь кого другого… не хуже Яши… — и он покраснел, словно мальчишка.
Даша отвернулась. И тоже кивнула, быстро-быстро, словно боясь, что он передумает.
…На свадьбу собрались все александровцы. Вся первая рота — навечно первая; все, кто остался в живых. Служба была в только что отремонтированной корпусной церкви; стояли изрядно поредевшие шеренги александровских кадет и отец Корнилий, совсем не по чину смахивая слезу, венчал молодых.
И над целым генерал-майором Константином Сергеевичем Аристовым венец держал вчерашний его ученик, Фёдор Солонов. А над Ириной Ивановной Шульц — её верная Матрёна, тоже проплакавшая всю церемонию.
Не по правилам, не по чинам — мальчишка с погонами поручика и вчерашняя кухарка; да только с ними пройдено столько, что и сказать нельзя.
Стоят и родители невесты — крестьяне деревни Глухово не дали разорить скромный «барский» дом наехавшим из города «революционным рабочим» (а в реальности — обычным погромщикам). Ивану Ивановичу Шульцу уже семьдесят четыре, матери, Марии Егоровне, пятьдесят восемь. Тоже плачут.
Отца поддерживают младшие братья Ирины Ивановны, Михаил и Дмитрий. У Дмитрия левая рука до сих пор на перевязи, у Михаила нет правой ноги ниже колена — оба брата воевали в деникинской дивизии.
Стоят и Севка Воротников с молодой женой Ксенией, стоит Лев Бобровский, что смотрит на брачующихся с какой-то странной завистью. Стоят Лиза Корабельникова и Зина Рябчикова, держатся за руки и тоже, кажется, плачут.
Отец Корнилий вершит службу.
— Имаши ли, Константин, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию, Ирину, юже зде пред тобою видиши?
— Имам, честный отче, — отвечает Две Мишени.
— Не обещался ли еси иной невесте?
— Не обещахся, честный отче.
— Имаши ли ты, Ирина, произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужа сего Константина, егоже пред тобою зде видиши?
— Имам, честный отче, — твёрдо звучит голос Ирины Ивановны.
— Не обещалася ли еси иному мужу?
Федору кажется, что чуть-чуть дрогнул голос невесты:
— Не обещахся, честный отче.
— Благослови, Владыко! — гудит низким басом диакон.
— Благословено Царство Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!..
— Аминь! — возглашает хор.
Фёдор Солонов держит венец и очень хочет думать, что всё уже кончилось. И что всё ещё только начинается.
— Ты, Юля, с ума сошла.
— Точно сошла.
— Абсолютно точно.
Стас, Паша и Михаил сказали это почти в унисон.
— А что ещё делать? Вы большие, взрослые — делать-то что?
Стас почесал затылок, Михаил вздохнул. Паша барабанил пальцами по столешнице.
— Только осторожнее.
— Мы тебя прикроем.
— Не только у Никанорова огнестрел сыщется.
Конечно, Юлька ужасно трусила. Но, с другой стороны, что ещё можно сделать?
Две копейки послушно провалились в щель телефона-автомата.
— Дядя Серёжа? Вы меня искали?
— Юля?!
— Это я, да. Вы меня искали? Зачем?
— Юля, ты где?
— На улице. Я из автомата звоню.
— Юля, нам надо поговорить.
— Так я и звоню. Давайте говорить, дядя Серёжа. Просто я знаю, чем вы заняты были. И куда пропадали. Потому что я там тоже побывала.
Тишина в трубке.
— Дядя Серёжа?..
— Так ты всё знаешь?
— Всё знаю. И ещё много чего.
— Например?
— Не по телефону, — очень взросло сказала Юлька и Стас яростно закивал.
— Я за тобой приеду! Куда?..
Юлька назвала адрес.
Теперь оставалось только ждать.
1Автор позволил себе чуть-чуть подредактировать, изменив лишь время с будущего на настоящее, известнейший рассказ Аркадия Аверченко «Возвращение».
…Дядя Серёжа не подвёл. Прикатил быстро, в своём «москвиче-408», распахнул дверцу.
— Садись. Поедем. Где твои… гм… опекуны?
— Ушли, — неопределённо ответила Юлька. И сразу же взяла быка за рога: — Дядя Серёжа, я знаю, у вас тут машина стоит. Отвезите меня туда, и я вас смогу провести и обратно вернуть. И притом «там» никакой машины мне не потребуется. И обратно нас не вынесет, если мы не захотим.
Сам Никаноров выглядел плохо, так, словно не спал несколько ночей. Щеки и подбородок заросли щетиной, глаза красные.
— Я могу провести туда кого угодно. И вернуть оттуда в ту же секунду, что здесь была.
— Врёшь, — прохрипел Никаноров.
— Не вру, — обиделась Юлька. — Поедемте, я всё покажу!
Никаноров зло поглядел на неё и с хрустом врубил первую скорость.
— Да, и я знаю, что в 1915-ом вас побили, — выпустила Юлька парфянскую стрелу. — Белые Питер взяли. Царь вернулся.
Дядя Сережа дёрнулся, как от удара.
— Мы ешё всё поправим, — прошипел он. — Мы, истинные коммунисты!..
Крутанул руль, вдавил педаль газа.
И, разумеется, не заметил, как следом за ним двинулась «волга» профессора — ключи он оставлял своим ученикам.
…Поехали. Тоже за город, но не по Приморскому шоссе, а к Ладожскому озеру.
— А далеко нам? — забеспокоилась Юлька. — Я ж вернуться должна вовремя!..
— Не волнуйся, вернёшься, — сквозь зубы пообещал Никаноров.
И в самом деле, ехали относительно недолго, всего лишь до Всеволожска, там дядя Сережа свернул с шоссе и запетлял по окраинным улочкам, остановился возле совершенно неприметного домика в три окна.
— Сюда.
— А вас, дядя Сережа, ка-гэ-бэ искало, — не без злорадства сообщила Юлька.
— Знаю, — буркнул тот. — Ну, заходи, чего встала? Показывай, уж раз напросилась!..
И тут Юлька вдруг подумала, что, раз Никаноров показывает ей самое своё драгоценное, свою собственную машину, значит, он уверен, что она, Юлька, никому ничего о ней не расскажет.
В животе похолодело.
Внутри всё оказалось очень просто, очень бедно и очень неухоженно. Стоят вдоль стен три раскладушки, кое-как прикрытые старыми одеялами. Под потолком — висят голые лампочки на проводах, даже без абажуров. На полках — технические справочники.
В доме были люди, только сейчас они явно попрятались. На столе расстелена газета, видны мокрые следы от кружек с чаем, разбросаны крошки, лежит даже кухонная доска. Юльке казалось, она чувствует троих, неведомо как, но чувствует.
Это плохо. Стас, Михаил и Паша на такое не рассчитывали. А у Никанорова, оказывается, тут постоянная не то охрана, не то держурства… Ой, мамочка, что же делать?
— Сюда, — раскрылась узкая дверь в подпол.
Коленки у Юльки начали дрожать. Сейчас её смелый план уже не выглядел таким уж разумным.
В подвале и впрямь отыскалась машина, огромная, раза в три больше той, что стояла в лаборатории.
