– Ты наших баб не тронь, – неуверенно приказали из-за бревен.
– И девок! – подхватил голос помоложе.
– Значит, так, – сказал Ловчий. – Я сейчас поднимаюсь к вам, мы разговариваем, вы пропускаете моих парней. А за это мы оставим ваши уши на головах и баб трахать не станем.
– И девок! – потребовал молодой голос.
– И девок, – согласился Ловчий, – без их согласия. Последнее замечание вызвало спор. Молодой голос время от времени выкрикивал, что девки дуры, пойдут с кем угодно, голос постарше рассудительно говорил, что дело их такое. А если какая с кем из рыцарей договорится, то на приданое чего-ничего соберет. Молодой голос стих.
– А Милую нашу? – спросил голос старшего.
– Кого? – не сразу понял Ловчий.
– Ведьму, – пояснил голос.
– Она у вас старая? – спросил Ловчий.
– Как сказать.
– Ладно. Слово даю – не тронем. Может, даже и присоветуем чего.
Мужики снова посовещались, на этот раз совсем тихо.
– Ладно, – сказали из-за засеки, – проходи. Отряд ночевал в деревне.
Ловчий отдал свои сапоги и плащ охотникам, приказал, сволочам трусливым, почистить и вымыть. И лошадь почистить. И посты выставить возле овина, где разместились на постой, и на засеке, чтобы храмовник не передумал.
Речки были деревней зажиточной, на проезжем месте, с небольшим рынком и площадкой для ярмарки. Дома были все как один деревянные, добротные. Берега у речек, протекающих с двух сторон деревни, были крутыми, и кроме тех засек, которые видел Ловчий, еще были три такие на противоположной стороне.
Ловчего пригласили переночевать в доме старосты. Историю, случившуюся возле засеки, видимо, быстро пересказали всем обитателям деревни. Все особы женского пола искоса с интересом поглядывали на приезжих, а парни держались подальше, всем видом демонстрируя свою независимость и неодобрение.
Староста всех своих домашних отправил куда-то подальше, оставив только старуху, которая и готовила ужин. Сам староста, крепкий еще мужик лет пятидесяти, стоял возле двери, то ли выказывая почтение, то ли готовясь сбежать, ежели что.
И все как будто прислушивался к происходящему за дверью.
– Не бойся, мужик, – сказал Ловчий. – Все будет путем. Скажешь, что мы вашу ведьму забрали. А сами ее до 1ледующей осени в лесу спрячете. А потом...
Старуха внесла большую миску с похлебкой, поставила перед Ловчим. Ушла в соседнюю комнату, в которой была печь, и принесла доску с нарезанным копченым мясом. Оленина, узнал Ловчий. Веселая деревня. Мясо жрут не по чину. Как же это им все с рук сходит?
– Так это, – спохватился Ловчий. – Ведьма у вас молодая?
Староста продолжал прислушиваться к чему-то за дверью и не сразу понял, что у него спрашивает гость.
– Что?
– Молодая, спрашиваю, или старая? Если молодая, то к осени кто-то из ваших парней на ней вроде как женит-».я. Вроде привез в село жену издалека. Если старая – приблудилась нищенка, пожалели. У вас церковь есть?
– Что?
Можно было подумать, что староста удумал какую-то пакость и теперь напряженно вслушивается, не началось ли избиение пришельцев. Хотя это было невозможно. Ловчий прекрасно видел, разговаривая с ним, что староста не врет. Никто не мог обмануть Ловчего. Никто из людей, поправил себя Ловчий. Староста озабочен чем-то своим, не опасным для Охотников.
Дверь с улицы распахнулась. Староста шарахнулся в угол, из последних сил стараясь не растерять остатки самообладания.
На пороге стояла ведьма.
Какая, к черту... подумал Ловчий. Ведьма? Старое» давно забытое ощущение. В воздухе словно вспыхивали серебристые искорки. Два светильника, скудно освещавшие комнату, вспыхнули ярче, когда женщина вошла в дом.
Ловчий сидел неподвижно.
Старуха вынырнула из другой комнаты, набрасывая на голову платок, пробормотала что-то о постели и вышла из дома, осторожно обойдя гостью. Следом за ней вышел староста. Хлопнула дверь.
– Здравствуй, – сказала гостья.
– Здравствуй, Птица, – сказал Ловчий. – Здравствуй, моя хорошая. Ведьма, говоришь?
– А что, «богиня» звучала бы лучше? Смешнее? – Птица подошла к столу.
Она была такой же молодой и красивой, как тогда, сотни и сотни лет назад, когда они встретились впервые. Странная была встреча. И повод был странный.
Они с Хозяином тогда вернулись из... Так, приказал себе Ловчий, откуда мы тогда вернулись, лучше не вспоминать. Так опоздать! Потерять такой шанс. И ведь всего-то на три месяца. Но этого хватило, чтобы все перевернулось, чтобы вопрос остался без ответа... Нет, чтобы вопрос остался без ответа. Самый важный и самый страшный. Ответ был рядом. Было похоже, что они его нашли, но – только похоже. Через три столетия из-за этого опоздания пришлось заключить Договор, а еще через семь веков началась эта резня... Из-за того, что они тогда глупо опоздали.
Они вернулись к себе злыми и разочарованными. Усталость, накопившаяся за тысячелетия, навалилась в одночасье, и тогда они впервые поссорились.
– Тупой, высокомерный, зажравшийся, – сказал один из них.
– Грязный, завистливый, неблагодарный, – сказал другой.
И вот тогда Ловчему вдруг явилась Дева. Старая, добрая языческая богиня, имя которой в тот момент было как упрек. Как напоминание об ошибке.
– Всё плохо? – спросила Дева, рассматривая тогдашнее его жилище.
Она провела в воздухе рукой, и на стенах пещеры вдруг появились цветы, а воздух под сводом сгустился, собрался в перламутровую каплю, похожую на жемчужину. Жемчужина засветилась ровным серебристым светом.
– Так немного лучше, – улыбнулась Дева.
– Всё? – спросил Ловчий. – Там еще есть объедки под столом. Приберись и сама сваливай отсюда.
– Действительно, – согласилась Дева. – Грязно здесь у тебя.
И словно молния проскочила над каменным полом, тонкая, разветвленная, похожая на паутинку. Запахло свежестью.
– Теперь – чисто.
– Спасибо. Приходи еще лет через пятьсот, – Ловчему действительно очень хотелось, чтобы богиня ушла.
Сгинула, растворилась.
Дева присела на край камня, служившего скамьей, оправила одежду.
– Ты сердишься... – сказала она.
– Да, я не прав! – выкрикнул Ловчий. – Кругом не прав. Я его прозевал! Столько лет искал, столько лет надеялся... Понимаешь? Вот оно, рядом. Просто успеть, пока он был еще жив. Пока его не приколотили ржавыми гвоздями. Пока он не умер. Или пока не исчезло его тело. А теперь что? Что? Снова и снова спрашивать себя, а был ли он? И если был, то кто? Кем он был? Я разговаривал с его матерью. Я разговаривал с его друзьями. Даже друзьями детства. С его врагами. Я прижал этого римского чиновника так, что он рыдал и извинялся, извинялся и рыдал. И клялся, что никогда больше не станет мыть рук. И вообще мыться.
