твой зов, – сказала Гунни, – но дело-то нам предстояло секретное, а с тобой вроде бы не стряслось ничего страшного. В темноте заблудился – так свет скоро включат. И тут Идас приставил… Хоть ты и говоришь, что он был девчонкой, но я же об этом еще не знала… Приставил мне нож к горлу. А стоял он прямо у меня за спиной. Так близко, что твой выстрел его даже не зацепил.
– Ну, как бы там ни было, – продолжал я, – знай: обыскав тело Идас, я нашел девять хризосов. И спрятал их в кармашек ножен того самого, найденного тобой в трюме ножа. Сейчас мой нож и пистолет у Сидеро. Вернешь их мне – золото можешь забрать. Пользуйся на здоровье.
Продолжать разговор Гунни не пожелала. Какое-то время я, притворившись спящим, зорко следил за ней из-под полуопущенных век: не попробует ли прирезать?
Нет, покушаться на мою жизнь Гунни и не подумала – просто поднялась, оделась и, осторожно переступив через уснувшего Зака, выскользнула из закутка. Долгое время я ждал ее, однако она все не возвращалась, и, наконец, я тоже уснул.
Однако небытие сна овладело мною не целиком: казалось, я, отчасти бодрствуя, плыву, дрейфую в пучине беспамятства – в обители нерожденных и великого множества мертвых.
– Известно ли тебе, кто я?
Да, я это знал, хотя ни за что не смог бы ответить, откуда.
– Ты – капитан. Капитан корабля.
– Так и есть. Но кто я?
– Мастер, – пролепетал я, решивший, будто снова вернулся во времена ученичества. – Не понимаю вопроса, мастер.
– Кто капитанствует на этом корабле?
– Не могу знать, мастер.
– Я – твой судья, а та расцветающая вселенная вверена моему попечению. Имя мое – Цадкиэль.
– Все это и есть мое испытание, мастер? – спросил я.
– Нет. Это мне, не тебе вот-вот предстоит испытание. Ты, Севериан, был царем-полководцем. Царем-воителем. Согласишься ли ты пойти в бой за меня? Согласишься ли?
– С радостью, мастер.
«Мастер… мастер… мастер…»
Казалось, отзвуки моего голоса грохочут со всех сторон. Иного отклика, кроме его эха, я так и не услышал. Солнце постигла смерть, и я остался один, совсем один в окружении стужи и мрака.
– Мастер! Мастер!
Открыв глаза, я увидел над собой Зака, трясущего меня за плечо.
На миг мне показалось, будто он разговаривает куда лучше, чем я полагал.
– Тихо ты. Я проснулся. Проснулся, – сказал я, подняв голову и сев.
– Тихо ты! Тихо ты! – повторил он за мной, точно попугай.
– Выходит, Зак, я во сне разговаривал? Должно быть, да, раз и ты услыхал это слово. Помнится…
Но тут я осекся: Зак поднял к уху сложенную горстью ладонь. И вправду, издали донеслись вопли, шум боя… и чей-то голос, зовущий меня по имени.
Не столько бегом, сколько распластавшись в прыжке, Зак вылетел за дверь первым. Я прыгнул следом и, едва коснувшись ладонями первой стены, точно так же, как он, извернулся, оттолкнулся от нее что есть силы и полетел дальше, ногами вперед.
Поворот, еще поворот, и впереди показалась кучка дерущихся. Еще прыжок – и мы с Заком стрелой влетели в самую гущу схватки, только я не успел разглядеть, кто тут свои и есть ли вокруг таковые.
Ко мне немедля прыгнул матрос с ножом в левой руке. Я, ухватив нападающего, как учил меня некогда мастер Гюрло, швырнул его о стену и лишь после этого узнал в нем Пурна.
Увы, на расспросы и извинения времени не было: великан с кожей цвета индиго уже направил кинжал мне в легкое. Отразив выпад ударом с обеих рук по толстому, точно полено, запястью, я слишком поздно заметил второй кинжал: его противник до последнего прятал, прижимая клинок к предплечью. Сверкнула сталь, я, увернувшись, отпрянул прочь, но пара борющихся оттолкнула меня назад, к великану, и перед моими глазами расцвел, раскрыв сердцевину из стали, голубой ненюфар – цветок смерти.
Однако цели он (как будто ради меня на время утратили силу законы самой природы) так и не достиг. Взвившаяся в замахе рука великана продолжила взлет: казалось, кулак и клинок стремительно тянут владельца назад, да с такой силой, что ему самому, хочешь не хочешь, пришлось изогнуться дугой. Миг – и треск его плеча заглушил дикий вопль, изданный великаном, едва обломки кости пропороли мускулы изнутри.
Как ни огромна была его ладонь, навершие кинжала на несколько пальцев торчало из кулака. Ухватившись одной рукой за него, а другой за крестовину гарды и повернув рукоять, я обезоружил противника и вогнал клинок ему в грудь. Великан рухнул навзничь, будто упавшее дерево – медленно, величаво, так и не согнув ног. Тем временем Зак, повисший на его поднятой кверху руке, точно так же, как я, вырвал у него и второй кинжал.
Каждый из пары трофеев вполне мог сойти за короткий меч, и урона мы ими нанесли немало… хотя, кабы Зака не пришлось защищать от одного из матросов, принявшего его за рыскуна, я бы, пожалуй, успел и больше.
Обычно подобные схватки заканчиваются с той же внезапностью, с какой начинаются. Сначала бежит один, за ним другой, и вскоре бежать приходится всем остальным: их слишком мало для боя. Так получилось и с нами. Обросший буйными космами рыскун с клыками атрокса взмахнул булавой из обрезка трубы, целя в мой кинжал. В ответ я отсек его кисть, перерубив руку в запястье, нанес укол в горло… и понял, что, кроме Зака, товарищей у меня не осталось. Последний из матросов, зажимая ладонью кровоточащую рану в плече, стрелой промчался мимо, и я, во весь голос окликнув Зака, рванулся за ним.
Если за нами и гнались, то без особого рвения. Миновав извилистый коридор, мы пронеслись через гулкий зал, полный безмолвных, неподвижных машин, а после еще один коридор (след бежавших явственно обозначали кляксы свежей крови на палубах и переборках, а раз нам подвернулось под ноги мертвое тело одного из матросов) вывел нас в зал поменьше, уставленный верстаками с грудами инструмента, к пятерке матросов, с ахами, охами и руганью бинтующих друг другу раны.
– Кто ты такой? – спросил один, пригрозив мне дирком.
– Пассажир, я его знаю, – ответил за меня Пурн, баюкавший правую руку, замотанную марлей и пластырем.
Матрос, вооруженный дирком, указал на Зака.
– А этот?
– Тронешь его, убью, – предостерег я.
– Этот не из пассажиров, – с сомнением протянул матрос.
– Я вам ничего объяснять не обязан и не намерен. Сомневаетесь, что мы вдвоем способны покончить со всеми вами –
