бесспорный аргумент, об который разбились бы все хитрости вроде «ты меня не любишь». Оксана даже не нашла, что ответить.
— Ты тоже можешь ему изменить, — сказал ей Фантуцци, — Здесь так принято.
— Не с тобой ли?
— Нет, с близкими друзьями считается невежливо. То есть, не со мной, не с Вольфом, и не с Лаской.
— Еще какие ограничения? — Оксана стрельнула глазками на Бенвенуто.
— С мужиками считается унизительно для благородных дам. Можно с рыцарями, хоть до самого короля, и со священниками хоть до самого епископа. Священников, если что, — Фантуцци повернулся к Бенвенуто, — Нельзя вызывать на дуэль и бить, если они откажутся. То есть, сердцу, конечно, не прикажешь, но…
— Хватит, — остановила его Оксана, — Еще попов латинских мне не хватало. Идите без меня. За день нагуляешь аппетит, вечером дома покушаешь.
— День? — разочарованно спросил Фантуцци.
— Конечно, день, — ответила Оксана, — Вы что, собрались ночью шляться по незнакомому городу? Ночью всем шлюхам точно будет не до картинок.
9. Глава. Парижские деликатесы
От Фонтенбло до Парижа больше дня пути с нормальной скоростью. Выехали с утра, благо кони у всех свои, привычные. Заночевали по пути на постоялом дворе и до полудня уже проехали ворота Сен-Виктор. Ездить по Парижу верхом никто не собирался. У каждого борделя слезать с седла, искать коновязь или мальчишку, который присмотрит за лошадьми за мелкую монетку? Монеток не напасешься.
Оставили лошадей в первом же заведении. Фантуцци привел всех сразу в бордель, который считал хорошим. Показали там картинку. Бенвенуто как раз заготовил два бумажных портрета. Ни маман, ни шлюхи, ни вышибалы такую девку не видели. Но стиль всем очень понравился.
— Ладно, мы пойдем, — сказал Вольф.
— Идите, — махнул рукой Бенвенуто, — Мы сейчас пару девушек нарисуем и тоже пойдем.
По пути в ту сторону Ласка в Париже толком и не был. Немецкий постоялый двор, где они останавливались по пути в ту сторону, находился в предместье, вне городской стены.
Для начала прошли на Сите по мосту Малому и от Сите по мосту Нотр-Дам. Ласка дернулся было зайти в собор, но Вольф не дал.
— Ты в католическом соборе собрался Божьей помощи просить? — сказал немец, — Иди давай. Сначала дело, потом будешь головой вертеть.
Нашли большую улицу. Прошли ее вправо до ворот. Нашли три борделя. Потратили немного серебра, Вольф поговорил, Ласка посмотрел на полуголых девок и смутился. Вернулись. Оглянулись на мост слева, повернули направо и дошли почти до ворот Сен-Мартен. Повернули налево, а потом у ворот Сен-Дени еще раз налево. По пути от ворот до ворот зашли еще в пару заведений. Амелию никто не видел.
Большую часть домов терпимости Ласка бы нипочем не нашел один. У некоторых стояли мальчишки-зазывалы или девки самого развратного вида. Над некоторыми висели наглядные вывески. Но над другими красовались непонятные надписи на французском, а часть заведений скрывалась во дворах. Вольф ориентировался обонянием. Запах гостеприимно раздвинутых ног он чуял за квартал.
Без немца Ласка бы не только не нашел, куда постучаться, но и не сумел бы толком поговорить. В каждом втором заведении задавали какой-нибудь неприличный вопрос. Где всерьез, где в шутку. Вольф отвечал так же. Где всерьез, с таким видом, будто порядочному мужчине совершенно нормально рассказывать об интимных особенностях какой бы то ни было женщины. Где в шутку, и его ответы иногда выходили еще более похабные, чем вопросы. За первые пару часов Ласка уже устал краснеть. Но все зря. Амелию никто не видел.
По улице Сен-Дени дошли до Шатле. Вот и рынок.
— Может, отдохнем, съедим чего-нибудь? — предложил Ласка.
Где же еще перекусить, как не на рынке. Не Краков, конечно, но тоже столица. Правда, под ногами грязи мало не по щиколотку и пованивает.
— Хочешь рыбку? Как раз мимо рыбных рядов проходим, — предложил Вольф.
Ласка посмотрел на рыбный ряд, понюхал воздух и отказался.
— А лягушку?
Ласка с удивлением увидел на лотке лягушачьи лапки.
— Я что, похож на аиста?
— Детей не приносишь?
— Пока вроде нет.
— Ну ладно. Хочешь улитку?
— Это пирог какой-то?
— Нет. На виноградной лозе заводятся улитки, а французы их ловят и едят.
— Ты ври, да не завирайся. Кто в здравом уме захочет есть улитку?
— Посмотри направо.
Действительно, лоток с большими улитками.
— Бееее, — Ласка представил, как хрустит на зубах раковина, и из-под нее на язык попадает что-то склизкое, — Пойдем отсюда.
— Что, и устрицу не будешь? Говорят, отлично поднимает настроение перед встречей с дамами.
— Я обещал, что не буду ложиться с католичками. И я просил еды, а не лекарства.
— Устрица это еда. Вот, смотри.
На прилавке лежали какие-то раковины. Вольф подал монетку, взял раковину, открыл и показал Ласке. Внутри к раковине крепилось что-то мутно-белое. Вольф выкусил это мутное и проглотил.
Ласка посмотрел на него как на собаку, которая сожрала какашку.
— Кого ты хочешь удивить? — спросил он, — Я же знаю, что ты от любой отравы излечишься, если тебе дать ночь и ножик.
— Не понравилось? Кстати, нормальная устрица, свежая. Я тухлятину чую лучше многих.
— Пойдем дальше. Что там впереди?
— Сырные ряды. Как ты относишься к сыру?
— Обожаю.
Идея хранить молоко в твердом виде Ласке нравилась. Сыры в Москве считались деликатесами, которые и на княжеской свадьбе к столу придутся. Беда только, что сколько-то заметных излишков молока в отцовском поместье не водилось. Легче у бати выпросить пшеницы на водку, чем у мамы молока на сыр.
— Смотри, он же тут с плесенью.
— Ага.
— Хоть бы почистили перед продажей.
— Он насквозь с плесенью.
— Вот дураки французы, столько молока зря сгубили.
— Мне тоже не нравится. А французы за милую душу уплетают.
— Не знаю… Мы плесень даже в голодный год не едим. Крапивы, лебеду, но не эту гадость. Если плесени со стены соскрести и хоть с медом смешать, я бы даже пробовать не стал. А чем тут воняет, как недельными портянками?
— Месье как называется этот сыр? — спросил Вольф, поведя носом.
— Вьё Булонь, — ответил продавец.
— Выёбулонь? Или въеблонь? — Ласка попытался воспроизвести название сыра, — Даже по названию понятно, что гадость какая-то.
—
