смертельном несчастном случае, на Гайд-парк-корнер. Поэтому я, проехав по мосту, свернул на север, в сторону Мэрилебон. На шоссе Вествей было пусто и как-то жутко, а когда я въехал на эстакаду, то казалось, стоит высунуть в окно руку, и чиркнешь пальцами по низу тяжелых туч. В белесом свете фар мелькали снежинки, неслись над капотом, как шлейфы в аэродинамической трубе. Это была уже почти метель, и я первый раз вел машину в таких условиях. А когда наконец съехал с трассы в Уайт Сити и сбросил скорость, то словно погрузился в белое безмолвие.
Только проехав круговую развязку Холланд-парк и оказавшись в Шепердс Буш, я снова увидел вокруг людей. Они осторожно ступали по скользким тротуарам, магазины были открыты, а идиоты, зачем-то севшие в такую погоду за руль, вынудили меня сбавить скорость до двадцати с небольшим.
«Шепердс Буш Маркет» – станция надземная, и я начал высматривать Зака уже на подъезде к мосту, по которому проходят рельсы. Остановился у запертых свинцово-серых ворот рынка и вышел из машины. Заметил сзади свет фар, обернулся, но автомобиль – древний «Ниссан Микра» – пронесся мимо, разбрызгивая слякоть.
Если два года прослужить, как я, констеблем в общественной поддержке и еще два – патрульным в центре города, то легко станешь экспертом в области уличного насилия. Научишься отличать ссору в подгулявшей компании или скандал на девичнике от безобразной жестокой драки «стенка на стенку». И улавливать тихий, влажный хруст, означающий, что один гражданин нанес-таки другому тяжкие телесные повреждения.
Я услышал яростный рев, потом звонкий удар, потом стон. И не успел опомниться, как уже с разложенной дубинкой в руках мчался через дорогу, к переулку напротив рынка. Там маячили двое в толстых зимних куртках. Они избивали третьего, который скорчился на снегу.
– Стоять! – заорал я. – Полиция! Что здесь происходит?
Традиционное привествие, без него никуда.
Они развернулись и уставились на меня, один здоровенный, другой маленький и тощий. Опять-таки классическое сочетание. Тощего я узнал, это был Кевин, мать его, Нолан. Будь он один, наверняка бы смылся, но у его дюжего приятеля храбрости оказалось побольше.
Фишка полицейской службы в том, чтобы встревать в такие переделки с некоей долей удовольствия, иначе просто не выйдешь победителем. А фишка таких граждан, как, например, здоровенный туповатый друг Кевина Нолана, рванувшийся мне навстречу, – твердое убеждение, что перед хорошей дракой обязательно надо обменяться «парой ласковых». Но я не собирался действовать в рамках этого убеждения.
Здоровяк только и успел понять, что я не остановлюсь. А больше ничего не успел, поскольку я с налета двинул его плечом в грудь. Он качнулся назад и не удержал равновесия, споткнувшись об типчика, которого они били. Когда здоровяк заорал и свалился, я так шарахнул чертова Кевина Нолана дубинкой по бедру, что нога у него, наверно, онемела по всей длине. Потом просто толкнул в плечо, и Кевин тоже упал.
– Ах ты, ублюдок, – прохрипел верзила, начиная подниматься.
– А ну лежать, а то переломаю к чертям руки! – рявкнул я, а сам подумал: хреново, наручников-то всего одна пара. Но верзила, к счастью, послушно опустился на снег.
– Ты че, правда из полиции? – чуть ли не жалобно спросил он.
– Кевина вон спроси, – ответил я.
Здоровяк вздохнул.
– Тупой ты кусок дерьма, – сказал он Кевину. – Идиот, каких мало.
– Ну откуда ж я знал, что он сюда явится, – ответил Кевин.
– Захлопни пасть! – рыкнул здоровяк.
Я спихнул его ноги с пострадавшего, который все еще лежал лицом вниз. Он перевернулся и одарил меня широкой улыбкой. Это оказался Зак. Ну кто бы мог подумать.
– Знаешь, я так надеялся на помощь святого Бернара [22], – сообщил он.
– А заслуживаешь хорошей трепки, – отозвался я.
И полез в карман за телефоном, намереваясь включить его и вызвать подкрепление. Вдруг Зак дернул меня за штанину и показал пальцем на проулок впереди.
– Эй, гляди!
К нам кто-то бежал. Я шагнул, загораживая этих троих, и заорал:
– Назад!
Бегущий полез за оружием.
Когда человек хочет достать ствол, это видно сразу и безошибочно. Характерным легким движением он отогнул полу куртки, другую руку запустил куда-то под мышку, нашаривая рукоять пистолета. Я не дал ему завершить маневр: воспроизвел в голове нужные формы, выбросил вперед левую руку, в которой еще сжимал телефон, и крикнул гораздо громче, чем следовало:
– Импелло Палма!
Найтингейл пробивает фаерболом стальную броню толщиной в десять сантиметров. А я способен лишь прожечь картонную мишень, в которую попадаю девять раз из десяти. Но копу, в целях безопасности общества, реально надо иметь в арсенале что-то менее смертоносное. Я дважды применял импелло, когда был очень зол, и в первый раз нарушитель получил серьезные травмы, а во второй – погиб. Но, по мнению Найтингейла, хуже то, что я в процессе изменял заклинание: спонтанно создавал новую форму и «прицеплял» ее к основной. Он сказал, это называется turpis vox, «незримое слово», и является типичной ошибкой всех начинающих магов.
– Вам кажется, что вы изобрели новую форму, – говорил он, – а на деле всего лишь искажаете нужную. Если это войдет в привычку, то в дальнейшем при использовании серьезных сложных заклинаний ваши искаженные формы не соединятся с другими.
Я опрометчиво заявил, что те немногие заклинания, которые я применяю, действуют как надо. Найтингейл вздохнул.
– Вы, Питер, пока еще осваиваете заклинания первого-второго порядка. То есть несложные и безопасные, поэтому обучение и начинается именно с них. Но когда перейдете к заклинаниям высшего порядка, права на ошибку у вас уже не будет. Поэтому если не научитесь правильно использовать формы, они в нужный момент могут не сработать или подействовать самым непредсказуемым образом.
– А вы, кстати, ни разу не показывали мне сложных заклинаний, – заметил я.
– В самом деле? – удивился Найтингейл. – Это нужно исправить.
Он глубоко вздохнул и, странновато, эдак по-театральному взмахнув рукой, продекламировал заклинание – длинное, форм в восемь.
Ничего не произошло. Я отметил это вслух, вызвав, что бывает нечасто, улыбку наставника.
– Взгляните наверх, – сказал он.
Подняв глаза, я обнаружил, что над головой сгущается облачко – совсем маленькое, размером с чайный поднос. Состояло оно словно из густого-густого пара, и, когда сформировалось полностью, на мое запрокинутое лицо закапал дождь.
Я шагнул из-под облачка в сторону, но оно последовало мной. Не слишком быстро: если ускорить шаг, можно оторваться. Но если остановиться, зависнет прямо над головой и выдаст индивидуальную порцию настоящего английского лета.
Я поинтересовался, на кой черт оно нужно. Найтингейл ответил, что это заклинание очень любил один преподаватель у них в школе.
– Тогда
