с наступлением темноты спать укладывались не все, – у костра всегда оставался бодрствовать дежурный, который должен был следить за огнем и вовремя подбрасывать хворост. Огонь бережно хранили, не давая ему угаснуть ни днем, ни ночью.
Однажды, было уже глубоко за полночь, Урод внезапно проснулся от непонятного чувства тревоги. Осмотревшись, благо всегда хорошо видел в темноте, он понял, что произошло. Дежуривший у костра Ном задремал и, видимо, давно, так как огонь уже потух, и еле-еле виднелось только несколько искорок на головешках. Спешно вскочив на ноги, Урод буквально чудом сумел не только вернуть огонь к жизни, но и не разбудить никого из семьи, кроме, разумеется, Нома. После чего отправил Буйвола спать, а сам дежурил за него до утра, то и дело тревожно поглядывая на костер, и многое передумал в ту ночь. Как же вовремя он проснулся! Только сейчас Урод понял, насколько важен для него огонь, как ужасно было бы лишиться тепла и горящей пищи. Да, без всего этого можно жить, точнее, выживать… И у него получалось приспособиться к любым условиям, но все же Урод страстно желал такой жизни, в которой не нужно было бы ни к чему приспосабливаться. Такой, где можно было бы вдоволь есть жареное мясо, носить удобную одежду и обувь, спать на мягких шкурах, иметь много хорошего оружия и разных красивых вещей, жить в надежном и комфортном доме вроде тех, которые он видел, когда они с Обсидианом летали над островом Обезьян. А еще – обладать большой силой и властью, чтобы его не только уважали, но еще и беспрекословно слушались и боялись, как самого могущественного вождя. В той, прошлой, жизни на Геаре, когда у него был свой летающий островок, Обсидиан не раз намекал, что со временем Урод сможет всего этого добиться. Что он однажды станет вождем и подчинит себе всю Боудику… Но теперь, когда судьба забросила его на Остров изгоев, о каком-то благополучном и тем более успешном будущем можно было только мечтать.
О проступке Нома Урод не сказал ни слова никому, даже Тейе, хотя обычно делился с ней всем. Но вечером, когда семья собралась – после охоты, он объявил во всеуслышание, что у него есть предложение: дежурить у костра не по одному, а по двое, особенно ночью. Урод объяснил, что один дежурный легко может заснуть – и тогда семья навсегда лишится огня. Тейя тут же горячо поддержала его, к ним сразу же присоединились Ном и Хиса, а потом и Догур признал, что это хорошая идея, и сразу же назначил двух дежурных на первую половину ночи – Бади, Медведя с белой шерстью, и хромого Волка Улу.
После ужина, когда все уже собирались спать, Ном отозвал Урода в сторону, сказал: «Можешь считать меня своим другом» и протянул раскрытую ладонь. И Урод пожал ее не без гордости. Еще бы – впервые в жизни ему предложили дружбу. И не мальчишка, а взрослый воин, прошедший в своем клане испытания, пусть его потом и изгнали из родного племени.
Шло время, Урод взрослел, мужал, рос и раздавался в плечах, на его теле появились волосы, а шевелюра на голове стала более густой и жесткой и даже начала отдаленно напоминать львиную гриву. Но лицо оставалось прежним – с чертами женщины, а не мужчины-Льва. Это сильно огорчало, и никакие заверения Тейи о его привлекательности не помогали. Урод – понимал, что его подруга слишком пристрастна, слишком хорошо относится к нему, чтобы быть объективной. Юноша догадывался, что чувства Тейи к нему не похожи на те, которые он сам испытывает к ней. Да и некоторые члены семьи, такие как Волк Улу и Медведь Бади, уже не раз намекали Уроду, что Тейя может стать его женой. При всем ее внешнем безобразии Тейя была девушкой и к тому же славной девушкой, так что многие в семье считали, что Уроду повезло. Но сам он, хоть и чувствовал привязанность к Тейе, но видел в ней только друга. Особенно с тех пор, как в семье появилась рыжеволосая Маару.
Однажды Ном рассказал, что видел с высокой скалы небольшой летающий остров, который явно снижался, намереваясь опуститься где-то здесь. А через несколько дней Догур привел в пещеру женщину, точнее, молодую девушку с головой Обезьяны и с длинными ярко-рыжими волосами, одетую в такие же кожаные штаны, как носили почти все мужчины в кланах. На ногах у нее были сандалии, охватывающие икры переплетением ремешков, а грудь поддерживали две плотные полоски ткани, связанные за спиной. И Урод, рассматривавший ее во все глаза, не мог не отметить, что девушка, назвавшаяся Маару, по-своему очень красива, даже несмотря на звериную голову.
Первое время Маару молчала и дичилась, отказывалась от еды и тихо сидела одна в темном углу пещеры, откуда видны были в полумраке только ее сверкающие глаза – она явно очень внимательно наблюдала за всем происходящим. Но постепенно Маару пообвыкла, стала принимать из рук Хисы миску с похлебкой и кратко отвечать на вопросы. На третье утро она, как и все, ушла на охоту и вечером вернулась с целой связкой пойманной и уже ловко разделанной рыбы. С тех пор Маару ужинала вместе со всеми, затем еще больше осмелела, начала вступать в разговор и вскоре рассказала свою историю.
Как и всех девочек во всех кланах, кроме Подземного, ее в возрасте четырех лет забрали Наставницы и отвезли на Женский остров. Там у воспитанниц со звериной головой было два пути: стать либо Воительницей, либо Наставницей, но в любом случае провести всю свою жизнь на Женском острове. Маару выбрала первый вариант, по ее рассказам, преуспела в обучении и неплохо овладела разными боевыми искусствами. Но однажды у нее случился конфликт с Главной Воительницей. Делиться подробностями, что же именно произошло, девушка с головой Обезьяны отказалась – наотрез, но, видимо, проступок был серьезный, раз наказание вышло столь суровым – Маару приговорили к изгнанию с Женского острова. Другие Воительницы доставили ее по воздуху на Остров изгоев, при этом обойдясь с ней мягче, чем обычно поступали с изгнанниками: дали с собой запас еды и воды, прочную одежду и даже сбросили с уже поднимающегося вверх летающего острова оружие – короткий стальной меч. Три дня Маару скиталась по скалам, а на четвертый встретила Догура, который предложил ей пойти с ним. И она согласилась.
Появление рыжеволосой Маару сильно изменило жизнь в семье. На нее стали заглядываться мужчины, чуть ли не все, кроме, может
