откусит!
– Говорят, этот Ворон все повесить на нашего хозяина хочет! – Другая села и принялась чистить побеги бамбука.
Этот Ворон. Мой отец.
– А я и не верила, что это долго будет длиться. Верно говорили Страж Вэнь и Почтенный Лоу: нечего Учению Белого Лотоса водиться с этими треклятыми воронами. Били их всегда за то, что перьями своими мир в крови утопить хотели, били их, говорю тебе, мечом угощали, не чаем! И теперь их бить надо. Слышала, всю деревню вырезали ради какого-то жалкого пороха. А в провинции что творят? Уже с сотню жалоб прилетело голубями. Все у нашего Главы защиту просят.
В углу было холодно, мне хотелось свернуться клубком и исчезнуть. Я не знала, о чем они говорят. Только их голоса змеились горькой чернотой злобы. Лишь позже, гораздо позже я поняла, что произошло и почему наши отцы спорили до рассвета.
Только позже я узнала, что Учения Лотоса и Ворона были врагами с самого их основания, и я никогда бы не держала за руку тетушку Цзюань, не ловила бы кузнечиков за Прудом Лунной Зари, если бы тридцать лет назад юные бойцы У Чжичэн и Бай Фэн не встретились в странствиях и не стали бы назваными братьями. Они усмирили вражду и пытались выкорчевать ненависть из людских сердец. Два крупнейших Учения заключили мир и вместе оберегали Поднебесную. Но сердца людей крепче камня и мягче монеты.
– У него жена дитя носит, а он землю кровью чужих детей орошает! Верно говорили старики, беда будет, раз не один, а сразу два ворона родились в тот год!
– Если недовольна чем, уходи!
Никогда до этого я не видела тетушку Цзюань такой рассерженной. Служанки бросились в ноги, а она пригрозила им укоротить языки. Только когда они ушли, я еще долго не могла выбраться из угла черной кухни. Мне так хотелось домой, мне так хотелось, чтобы наконец пришел рассвет и отец нашел меня. Но никто не искал. Я знала. Нужно было самой вырываться из плена темноты и ядовитых голосов.
Рассвет пришел, и мы с отцом уехали. Я прижималась к нему, надеясь, что все закончится, как только мы окажемся дома. Я помню, он погладил меня по голове, но так ничего и не сказал. Еще долго он снился мне таким: нежным, молчаливым и совсем потерянным.
2
Иногда я хотела, чтобы мы никогда не возвращались. Мы бы ехали и ехали. Он хмурый, сильный – и я, жавшаяся к нему в поисках тепла. И небо над нами мчалось осколками, и земля под нами встревоженно пылила птицами. И мы бы ехали по кругу вечность, и тогда бы беда не накрыла нас липкой сетью.
Но мы добрались до дома раньше, чем нас ждали, позже, чем несчастливая звезда зацепилась за острие нашей пагоды.
Когда мы вошли, все уже почти кончилось. Мертвая тишина струилась по колким силуэтам сада. Из маминых покоев больше не выбегали служанки, никто не просил горячей воды. Только моя кормилица рухнула в ноги отцу.
– Умирает госпожа! Не утерпела!
У мамы было странное лицо, искаженное болью и радостью. Глаза блестели, а рот кривился. И руки у нее были холодные, так что даже мои ладони, разгоряченные после скачки, не могли ее согреть.
– Мама, мама, мы вернулись!
Она все смотрела на отца, и ее губы кривились, пока она не выплюнула последний воздух. Если бы я была старше, я бы оставила их. Я бы не трясла ее руки и не плакала, как испуганная ива. Я бы не звала ее, не просила папу сделать хоть что-нибудь, я бы просто спряталась и позволила им попрощаться. То была моя первая смерть, отравляющая воздух разлукой. Я помню, как папа шептал ей что-то в еще дышащие губы, шептал что-то после, когда ее рука больше не хотела моего тепла и выпадала, выпадала, выпадала…
В ту ночь родился мой брат, а с рассветом наш дом погрузился во мрак.
Я взяла его на руки. Он спал.
– Синфу, – прошептала я.
Счастье, благосклонность судьб [6]. Мама всегда говорила, что даже несчастье нужно принимать как милость. Но судьба не хотела милости, она хотела крови. Я не знала и прижимала крохотное тельце, обещая, что никогда не оставлю его.
За те несколько дней, пока мы с кормилицей выхаживали брата, все рухнуло.
Я только слышала пересуды, что в Главном Зале собрался Совет Девяти и требовал разорвать мир с Учением Лотоса. Несколько дней отец не появлялся, куда-то пропали наши служанки.
– Плохо дело, милая, зажглись Девять Солнц, – шептала кормилица, когда я поднимала на нее глаза. Она знала, что я хотела спросить, и качала головой. – Плохо, но господин справится.
Я была лишь ребенком, который не знал, что такое власть, который не знал, что все эти годы отец собой сдерживал рвущийся наружу поток бурлящей ненависти. Я редко видела дядю Баолина. Он всегда обходил меня стороной. Мама говорила, что его сердце не злое, просто судьба начернила его сожалениями. Они родились с отцом в одну ночь, но отец вдохнул воздух первым и стал наследником. А дяде досталось лишь место Первого Советника. Когда он пришел нас убивать, я впервые усомнилась в маминых словах. Он был злым, его люди, окружившие наши покои, были злыми, и его меч карал не судьбу, он хотел нас: меня и Синфу. Я помню только, что кровь кормилицы была теплой и липкой, а камни в саду впивались в мои босые ступни. Я помню, что луна была белой, а небо черным. Я помню, что Синфу плакал, а мне было нельзя. Я помню, что, когда чей-то меч хотел, чтобы я заплакала кровью, отец отвел удар. Помню, что кровь закружилась на острие меча Трехлапого Ворона, земля стала красной и мы бежали по ней. Мы бежали вечность, и его меч острыми крыльями перекрашивал небо кровавым рассветом. Мы бежали, и когда я падала, руки отца поднимали меня. Не помню, как мы выбрались, не помню, как отец нашел лошадь. Лучше бы я совсем забылась. Только когда перед нами уже белела Река Зеленого Карпа, я поверила, что мы спасемся. Там, бамбуковой рощей на другом берегу, начинались земли Учения Лотоса. Но земля слышала мои мысли, она была против нас. Когда наша лошадь вошла в воду, над нами засвистели стрелы. Наши преследователи уже были здесь. Помню, как я почувствовала, что осталась одна – отец упал в реку, из его спины
