копировала трёхъярусную крышу храма с выгнутыми карнизами. Вдоль карнизов крепились дополнительные рулоны ткани — если их опустить, клетка закрывалась импровизированными шторами. Но больше всего меня удивила даже не крыша, а длинные жерди, прикреплённые к клетке на манер ручек паланкина — носильщики кладут их на плечи, прежде чем побежать с ношей вперёд.
Эта клетка пустовала.
— Приторговываю, — объяснил Шиджеру, заметив мой интерес. — Охрана, охота. В суп ещё берут, особенно щенков… Так-то у меня скобяная лавка, на Большой Западной. Но и собачки — делу подмога. Хорошая псина всегда в цене! Вы не бойтесь, они не вырвутся. Клетки заперты, я всегда проверяю. Вот на ночь, бывает, выпускаю кобельков. Мало ли? Вдруг лихие людишки через забор соберутся… Вы в собачках разбираетесь, господин?
Я отрицательно помотал головой. Всё, что я понимал — собаки у Шиджеру крупные, лохматые, злобные. Не знаю, как в суп, а охранники выйдут на славу. У каждого товара есть свой покупатель.
Рассказ Шиджеру о собачках никак не объяснял странное устройство особой клетки.
— Иоши-то, — вспомнил хозяин. — Пса моего отравил, стервец! Лучшего! Ну, не моего — братнего. Мы тогда с братом вместе жили, в одном доме. Взял и отравил, гадюка двуногая…
— Мальчик отравил вашу собаку?!
— Я ж и говорю: прикончил, душегуб! Без зазрения совести. Уж не знаю, чем ему собачка досадила. Хоть бы укусила разок, я бы понял…
— Ваш брат дома?
— Умер он, ещё осенью.
— Соболезную. Болел?
— Собачка загрызла. Оно бывает, если не бережёшься…
Заверения Шиджеру о том, что клетки заперты, показались мне сомнительными. Вдруг засов прохудился? Жердь треснула?!
Быстрей, чем следовало бы, я поднялся на крыльцо, разулся и вошёл в дом. В тёмном коридоре меня встретили четыре девочки — на вид лет одиннадцати, вряд ли старше. Они уже стояли на коленях, по двое у каждой стены, дожидаясь нас, а едва я показался в дверях — ударили лбами в пол. Нехватка света не помешала мне разглядеть, что вид у девочек сытый, о голоде речь не идёт. Одежда добротная, тёплая, хотя и не раз чиненая. У нас в семье одевались проще.
— Чаю! — велел Шиджеру. — Быстро!
Девочки растаяли, как не бывало.
— Вы проходите, господин…
Я озирался в поисках стойки для оружия. Было бы невежливо идти в жилые покои с плетями за поясом. Позвать девочку, отдать плети ей? Нет, это и вовсе ни в какие ворота…
— Да вы идите, не тревожьтесь! — правильно понял меня хозяин. — Идите как есть! Вы у меня в гостях первый самурай, иные отродясь не захаживали. Честь, честь великая! Идите с плетями, я только порадуюсь, погоржусь…
Разумный человек, отметил я, когда мы расположились в комнате. Тюфяки, плотные и тёплые, грели мне задницу, а жаровня, разожжённая заранее — живот и грудь. Всё это весьма способствовало положительной оценке Шиджеру. Деловит, разговорчив; знает жизнь. Лавка на Большой Западной — место доходное. Опять же собаки. Отчего бы не позволить себе жильё с удобствами? А что дом в Грязном переулке, так здесь земля дешевле. И строители меньше возьмут за работу. Соседи-грязнули? От соседей оградит высокий забор. Воры? Надо быть самоубийцей, чтобы полезть сюда за добычей.
«Вот на ночь, бывает, выпускаю кобельков…»
Может, и не только на ночь, мысленно произнёс я, обращаясь к Шиджеру. Может, это ты второпях позагонял псов в клетки, готовясь к моему визиту. «Вы у меня в гостях первый самурай. Честь, честь великая!» Услыхал, как я беседую с Нацуми, а? Запер собачек, убрал доску в сторону: «Вы ко мне идите, господин…»
Будешь теперь выхваляться моим посещением, так? Ладно, я не против.
— А вот и чай! Позвольте, я вам налью…
2
«Вы мне что, не верите, господин?»
К чаю прилагалось блюдо с пирожками. Уступая требованиям хозяина, я надломил один, откусил из середины. Начинкой служила сладкая бобовая паста. Принесли и саке — охлаждённое, что говорило о его качестве. Хризантемное или нет, саке без подогрева разливали только там, где не сомневались в запахе или вкусе выпивки. Всё это вместе с посудой, расставленной на низеньком столике, возникло в покоях быстрее, чем я мог представить.
— Дочери? — спросил я, когда девочки, беспрестанно кланяясь, гуськом выползли в коридор. — Счастлив отец, имеющий таких дочерей!
— Приёмные, — Шиджеру потупился, стесняясь выхваляться добрым сердцем. — Подобрал сироток, пригрел. Кормлю…
— Своих нет?
— Жена болела, не сумели зачать. Неродючая она, брал и не знал. Позже и вовсе слегла, похоронили. Остались мы с братом и матушкой, вот я первых двух в дом и принял. С голоду они пухли, пожалел. Дальше третья, четвёртая. Хотел и эту…
Он мотнул головой куда-то в сторону. Я жестом показал, что такого объяснения мало.
— Ну, эту, слабоумную, — уточнил хозяин. — Дочку Нацуми. Где четверо, там и пятеро, верно? Хотел и её к себе взять, в приёмыши. Честь по чести, бумаги оформил бы, фамилию свою дал. Хоть раз в жизни поела бы по-людски, досыта! Выспалась в тепле! Нет же, братец её упёрся, ни в какую. Мелкий, а вредный. Жизни сестре не давал. Если у неё какой-то заработок, прибыль, удача — мешал, запрещал. Тиранил, ел поедом. Я его, извиняюсь, даже бил, гонял от сестры: не помогало. Адский змеёныш! Грозился дом мне поджечь, если я Каори в дочки возьму…
— Каори?
— Ну, его сестру. Зовут её так: Каори.
По щеке Шиджеру сползла одинокая слеза.
— Мамаша рада-радёхонька, а он визжит, блажит, драться лезет. Взъелся на меня, а за что? Забор подпалил, сволочь! В подтверждение, значит, грозных намерений. Мамаша после этого дела ко мне подкатывалась: умасливала, уговаривала, чтобы я не боялся. Ну да, ей, пьянице, хорошо! От лишнего рта избавление, и от меня деньжат перепало бы. Дочку хоть и отдала, так ведь рядом живёт, рукой подать. Счастье, а? Вы ешьте, пейте, господин. Вот, я вам саке налью…
— Хватит и чаю, — отказался я, желая сохранить трезвый рассудок. — Вы говорили: счастье?
Он выпил саке, которое налил себе. Вздохнул и выпил то, что наливал для меня. Было видно, что разговор вгоняет хозяина в тоску.
— Нацуми хорошо, правда? Не она имуществом рискует! — Шиджеру ударил кулаком в ладонь. — А я как мыслю? С мальчишки станется, устроит поджог. Да и брат мой воспротивился: пойдём, говорит, дымом по ветру! Пришлось оставить девчонку, где была, в нищете. Жалко её, тронутая она. И так умишком скорбная, а теперь совсем. Помешалась на своей кукле…
«Вы принесли мою куклу?» —
