Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

Бронка смекает и мрачно кивает, соглашаясь. Все-таки… кое-кого из старших в ее семье постигла та же учесть, да и некоторых сверстников тоже. Ты не параноик, если люди вокруг в самом деле поджигают дома и устраивают перестрелки в ночных клубах.

И все же.

– Те, у кого ключи, пусть остаются, – говорит Бронка. – Я их предупрежу, но некоторым из них больше некуда идти.

Некоторые из художников-резидентов Центра в нем же и живут. Среди них ребята, чьи семьи выставили их за порог за нейроатипичность или за то, что они сказали «нет»; взрослые художники, вынужденные покинуть собственное жилье, потому что не смогли за него заплатить; и даже женщина одного с Бронкой возраста, недавно ушедшая от своего мужа, – она создает потрясающие стеклянные скульптуры, а муж избивал ее и уничтожил лучшие работы, прежде чем она ушла и стала проводить ночи на кресле-мешке в мастерской Центра.

Мастерские не предназначены для проживания, так что Центр никак не нарушает жилищные нормы… строго говоря. Чтобы соблюсти формальности, Бронка периодически напоминает тем, у кого есть ключи, что оставаться здесь можно лишь временно. Некоторым она твердит это уже несколько лет.

Венеца с мрачным выражением лица возвращается к столу, садится за компьютер и начинает делать что-то непонятное. Джесс вздыхает, но говорит:

– Ну хорошо, пусть остаются. Но хотя бы предупреди их. И… тебе стоит позвонить исполнительному комитету. Пусть они будут готовы.

Бронка склоняет голову набок, пытаясь понять, к чему клонит Джесс.

– К чему готовы? К протесту, что ли?

– Да, я так и думала, – прерывает их Венеца. – Подойдите сюда. Я хочу вам кое-что показать.

Они все обходят стол, чтобы посмотреть в монитор. У Венецы в браузере открыт «Ютуб», и поиск выдал ей целый ряд видео с кричащими названиями и мерзкими, ухмыляющимися рожами. Бронка уже собирается спросить, на что ей нужно смотреть, как вдруг она узнает одну из рож.

– Смотри-ка! – Она указывает на экран. Это Клубничный Блондин.

– Да ты шутишь, – бормочет Джесс, затем отворачивается и издает стон. – О, ну конечно.

– Что? – Бронка хмурится, глядя на нее, затем переводит взгляд на Венецу. – Ну что?

– В общем, я провела поиск по логотипу из их имейла. – Венеца стучит пальцем по иконке в углу видео. Бронка припоминает, что где-то уже ее видела. В письмах и на их визитках. Логотип словно предупреждал, насколько ужасными окажутся их работы. Он представляет собой стилизованную «А», окруженную подобием нордических рун и уродливых узоров. Изображение совершенно неразборчивое и не запоминающееся, отчего смысл в таком логотипе теряется полностью. – Это логотип «Альтернативных Творцов», а вот их канал.

Венеца кликает по одному из видео, выводит его на весь экран, а затем перематывает примерно на середину. Экран заполняет лицо Клубничного Блондина; тот в бешенстве, его пучок расплелся от того, как яростно он жестикулирует.

«…гвоздь в крышке гроба, последняя буква в алфавите, – говорит он. На заднем фоне комната, похожая на гостиничный номер. – Вот на чем настаивают эти ревизионисты, на неуважении к превосходящей их культуре, подарившей им Пикассо, Гогена и…»

– Выключи звук, – говорит Бронка, которую его голос уже начал раздражать. Слава богу, Венеца слушается. – Суть мы уловили. Значит, эти ребята устраивают что-то вроде… перформансов? Создают дерьмовые работы, пытаются пропихнуть их в галереи, у них это не выходит, потому что работы дерьмовые, а затем они снимают видео и говорят всем, что все дело в расизме против белых?

– Ну, примерно так? Все не настолько логично. Они скажут что угодно, лишь бы их аудитория продолжала смотреть видео или посылать им донаты. А еще вот что: Пикассо плагиатил африканских художников, а Гоген был педофилом, одарившим многих коричневых девочек сифилисом. Но что я в этом понимаю? – Затем девушка стучит пальцем по надписи под видео, и Бронке приходится прищуриться, чтобы различить ее. Кажется…

– Пожалуйста, скажи, что «k» не значит тысяча, – потрясенно говорит она, в ужасе выпрямляясь. – Скажи, что эту лажу не посмотрели сорок две тысячи человек!

– Ага. – Венеца возвращается к поиску и показывает другие ужасающе большие цифры. – То был один из их самых популярных роликов, но все же. Да и вообще, таких, как они, целая индустрия. Чем провокационнее они себя ведут, тем больше людей их смотрит и тем больше денег они получают.

– Нытье белых мужчин превратилось в прибыльную индустрию, – мрачно говорит Джесс. Она светленькая, милая и бледная, как бумага, и Бронка подозревает, что ей часто приходится выслушивать нытье белых парней, которые понимают, что она не на их стороне, лишь когда они начинают говорить про глобальные теории заговора. – Я хотела сказать, что нужно предупредить комитет о возможном погроме, но я забыла про интернет.

– Да уж, – говорит Венеца, – фанаты у таких ребят просто отбитые сектанты. Что бы те ни сказали, они всему верят. Они вывесят ваши адреса в интернете, если смогут найти. Станут писать угрозы начальству, преследовать ваших детей, вызывать наряды полиции к вам домой, сами приходить туда с оружием… ну или на работу. Вам нужно все потереть.

– Потереть? – Бронка непонимающе смотрит на нее. – Что потереть?

– Личную информацию. Все, что о вас известно. Я могу помочь, но придется остаться допоздна.

Они принимаются за дело, составляют планы и запасные планы, пока Венеца шерстит по сайтам-поисковикам, находит их имена и пытается за пару часов объяснить, как скрыть документы и упоминания, накопившиеся за целую жизнь. От этого кружится голова и становится страшно – а затем еще страшнее, потому что Бронка вдруг осознает, какие фундаментальные изменения произошли в мире со времен необузданных дней ее молодости. Тогда она беспокоилась лишь о том, что правительство может прослушать ее телефон. Скорее всего, оно и сейчас так делает, но все остальное было отдано на аутсорс. Теперь ей приходится бояться не только контрразведчиков, но и какого-нибудь придурка, который может следить за ее родней из подвала своей бабушки; и подростков, которые завалят ее угрозами, чтобы повоображать себя участниками террористической банды; и фермы троллей, которые раздуют из Центра Бронкса очередной скандал и раззадорят нацистов. Всех тех людей, которые по-настоящему угрожают этой стране и которых каким-то образом убедили выполнять ее грязную работу почти что за бесценок. Бронка восхитилась бы таким раскладом, если бы ей не было так страшно.

Поздней ночью они заканчивают делать все, что могут, – а Венеца может помочь им лишь уменьшить угрозу, а не избавиться от нее полностью, поскольку это невозможно. Ицзин и Джесс едут домой, а Бронка и Венеца остаются, чтобы разослать тем, кто работает в мастерских, письма с просьбой проявлять осторожность в интернете.

Бронка выходит на улицу, чтобы опустить на ночь наружные жалюзи. Когда она почти заканчивает, из двери для сотрудников выходит Венеца. Ей явно не по себе. Она бойкая девчонка – хотя Бронке пора бы перестать называть ее девчонкой. Венеца уже закончила колледж – Купер-Юнион, ведь у нее хорошая голова на плечах. Но сейчас коричневая кожа девушки выглядит посеревшей.

– В туалете, – негромко произносит она. – Даже не знаю, Би. Там всегда жутковато, но сегодня от последней кабинки у меня аж поджилки затряслись.

Бронка морщится. Ей следовало раскурить там шалфей или табак, или надраить кабинку аммиаком, или все вместе.

– Н-да. Давай будем считать, что в ней завелась нечистая сила.

– Но ведь еще вчера ничего не было. Что, черт возьми, могло случиться за один день? На вид ничего не поменялось, но все вдруг стало таким странным.

Венеца поворачивается и смотрит на улицу. Центр стоит на склоне над рекой Бронкс, напротив выезда на скоростную магистраль Кросс-Бронкс, которая теперь, когда час пик завершился, наконец перестала притворяться парковкой. За ними вдали горизонт прочерчивает силуэт ночного города. Северный Манхэттен впечатляет не так сильно, как та его часть, которую любят туристы, и все же этот вид нравится Бронке больше. Он дает понять, что Нью-Йорк – это город людей, а не только дельцов и достопримечательностей. Отсюда, когда в воздухе не висит