что творится что-то неладное, когда он снова сузился до небольшой струйки, сочащейся рядом с нами.
Калдамир выругался, а Армин прикрыл глаза рукой, как будто защищаясь от обескураживающего зрелища. Никс был единственным из нас, кто выглядел невозмутимым.
– Вот видите! И что вы без меня бы делали? А теперь поторопимся. Вы же не хотите упустить целый день.
– Сказал тот, кто не бродил весь день по кругу, – сквозь сжатые зубы выдавил Тетис.
– Ты прав. Мне повезло быть более продуктивным.
Никс свистнул в два пальца, и из леса за его спиной вышли две лошади и мул. Все три были оседланы, а по бокам свисали сумки со свежими фруктами, настолько спелыми, что я ощущала их запах, находясь поодаль от них.
Как жаль, что мне до сих пор приходилось есть черствый хлеб из мира людей.
Лошади предназначались для Никса и Таллулы, а вот мула, похоже, оседлали для меня. Я настолько привыкла сидеть перед Калдамиром, что даже немного разочаровалась при мысли о том, что отныне мне придется ехать самостоятельно.
Но я бы все равно ни за что не призналась в этом.
– Ну, давай, – произнесла я, протянув руку, чтобы дотронуться до жестких ноздрей мула, надеясь, что он не почувствует моего разочарования. – И как же тебя звать?
– Он немой, – прервала меня Таллула и оседлала свою кобылу. Лошадь недовольно фыркнула, повернув голову и указав мордой на многочисленное оружие, все еще висящее на спине телохранительницы. – Ой, тебя не спросила! – прошипела она лошади, но все же порывисто сняла две огромных булавы со спины и вручила их мне.
Одну я поймала, но вторая упала на землю, чуть не раздавив мне ногу.
Не сказала бы, что я вообще могла ее поймать, ибо уже согнулась под весом первой.
– Поосторожнее с ними, – сказала Таллула. – Они выкованы из лучшего металла во всем Горном дворе. Знавала я фейри, которые ими камни дробили в пыль. Что говорить о том, что они могут сотворить с нами.
Я была уверена, Таллула увидела напуганное выражение на моем лице, но лишь дернула поводья и потащилась вперед, чтобы обсудить план битвы с еще более раздраженным Калдамиром.
С трудом мне удалось запихнуть одну булаву в седельную сумку, а со второй ничего не вышло. Каждый раз, как мне удавалось поднять булаву с земли – что само по себе было подвигом, – мул в последний момент шагал вперед, и вместо того, чтобы сложить оружие, я с грохотом роняла его на землю в опасной близости от пальцев.
Наконец Никс спрыгнул с лошади, прошел беззвучно и грациозно мимо процессии, как легкий ветерок, поднял булаву и успешно уложил ее в сумку, удержав мула на месте. Со стороны выглядело не сложнее, чем поднять листок.
Наши взгляды на мгновение пересеклись, затем он снова вскочил в седло. Розовая краска прилила к его щекам; стыдливо взмахнув ресницами, такими длинными, что ни один мужчина не имел права обладать ими, он подтолкнул лошадь, чтобы присоединиться к Калдамиру и Таллуле, все еще спорящим по поводу плана.
– Чертов лес, – говорил Калдамир. – Он одурачил нас. Из-за него мы весь день потратили впустую.
Никс почти поравнялся с ними, но замечание Калдамира на секунду отвлекло его.
– А ты говорил, вся магия исчезла. – Никс остановился, любовно положив руку на ствол одного из молоденьких саженцев. – Но ведь мой лес еще держится.
От его прикосновения дерево зашелестело, но Никс не заметил, что сразу после того, как он убрал руку, оно слегка поникло. Несколько листьев пожухли и упали, прощальными кругами медленно опустившись на землю.
– Как он только умудряется управлять двором – это выше моего понимания, – сказал Армин, ехавший позади меня. Тетис отстал на пару шагов.
Если не ошибаюсь, он наблюдал за мной.
Несмотря на все его разговоры о ревности Калдамира.
У меня, наконец, получилось сесть в потертое седло, но потребовалось еще несколько минут, чтобы заставить мула двигаться. Он проигнорировал мои легкие подталкивания, и когда я была вынуждена слегка приложить силу, существо, придя в движение, чуть не сбросило меня.
Армин любезно промолчал по поводу моей не очень гладкой езды верхом. Он придержал лошадь, чтобы поравняться со мной: мул и его кобыла едва помещались на тропинке.
Когда Таллула пристроилась рядом с Калдамиром, у меня назрел новый вопрос.
– Я решила, что не расслышала ее, но это правда, да? Фейри на самом деле можно убить мечом?
Армин искоса посмотрел на меня.
– Если меч правильный. Но даже наше оружие в твоих руках будет бесполезным. Чтобы убить фейри, нужны невероятные навыки, не говоря о самой силе – неважно, правильное у тебя оружие или нет.
– Ты пытаешься на что-то намекнуть?
– Вовсе нет, – сказал Армин. – Просто даю дружеский совет. Вот, если хочешь быть полезной, возьми это. В твоих руках он будет более эффективным.
С этими словами он сунул мне кремень.
– Опережая твой вопрос, нет… сжечь фейри заживо тоже не удастся.
Я сморщила нос, хотя он и не заметил, и задала другой вопрос, не дававший мне покоя с того самого момента, как мы покинули Лесной двор.
– Где твой демон, Уэйлан? Разве он не должен был присоединиться к нам?
Армин сжал губы.
– Возможно, отправился прямиком во двор Калдамира. – Он какое-то время пожевал щеку, а затем пробурчал: – Стоит произнести одно необдуманное, единственное нечеткое слово, и он увидит в этом возможность поступить по-своему.
Жаловаться не приходилось. Именно по этой причине мне удалось ускользнуть обратно к озеру. Благодаря этому я смогла заключить сделку, а вместе с ней – обрести шанс покинуть Аварат.
Каким бы крошечным он ни казался.
Могу поклясться, что лес перестал нас держать в своем плену, когда Никс присоединился к нашей компании. К тому моменту как мы разбили лагерь на ночь и разожгли моим кремнем костер из сухих листьев, нам удалось продвинуться гораздо дальше, чем за целый день.
Как и сказал Никс, не вся магия исчезла из Аварата.
Ее осталось достаточно, чтобы лес отзывался на присутствие своего принца.
И вполне достаточно, чтобы продолжать отравлять мой разум во сне.
Я почувствовала тревогу фейри до того, как поняла, что встревожена сама. Проснувшись, я обнаружила, что запуталась в своих же юбках, а после сна на тюфяке все тело свело судорогой, поэтому болезненные стоны волей-неволей вырывались после каждого движения. Когда мне удалось сесть, голова уже разрывалась от боли. Солнце едва взошло, но птицы давно кружили прямо
