девушка со страстью. – А не хотите, так не берите, просто стану при вас жить. Хоть и не любо мне то, но согласна жить, как сейчас живу.
– Нет, – возразил Волков спокойно, продолжая гладить ее волосы и взгляда от нее не отрывая. – За графа пойдешь.
– Вижу, что люба вам, – бросила девушка зло, – а за старика меня отдаете. Видно, много он вам предложил. Уж хоть сказали бы, сколько за меня выручили. Ну? Мне, может, для спеси знать хочется, сколько стою я?
Волков встал и в одном сапоге подошел к сундуку, отпер его, достал из него бумагу, развернул и, подойдя к Брунхильде, протянул ей:
– Читай, ты ж теперь грамотна.
Она схватила бумагу ручками своими цепкими, кинулась к лампе, села, стала читать. Прочла, подняла голову:
– Поместье? Вам будет?
– Почему мне-то? – Он усмехнулся. – Читай, бестолочь. Видишь, написано – Вдовий ценз.
– А что это?
– Это то, что ты получишь по смерти графа. То, что будет тебе и детям твоим после его смерти.
– Так то не вам?
– Нет, то тебе, и еще две тысячи талеров серебра получишь после венчания.
– А может, мне всего того и не нужно, – вдруг проговорила красавица и небрежно кинула бумагу на перину.
– Дура! – сказал кавалер беззлобно. – Не понимаешь, что ли. До конца дней будешь с серебра есть. Дети твои будут детьми графа, они будут Маленами, понимаешь? Маленами! Родственниками герцога! Имение твое в год хороший станет давать тысячу талеров. Тысячу! Харчевня твоего папаши сколько приносила? Тридцать шесть талеров в год? Сорок?
– Да плевать мне на ваши тысячи! – произнесла Брунхильда высокомерно. – И на имения тоже. Я с вами быть желаю, а не со стариком.
– Со мной? – Да, кавалеру польстили ее слова, даже несмотря на ее дерзкий тон. – Со мной не выйдет. Сразу после твоего венчания я начну войну.
– Войну?! – воскликнула она. – Я так и знала! Я-то думаю, чего они шушукаются все время, чего затевают. Значит, войну затеваете. Из-за дурака этого Брюнхвальда? Да?
– Нет. Не за него. Хотя и за него можно было бы войну начинать, он хороший товарищ.
– А за что же, раз не за него?
– За честь и за имя, – ответил Волков. – Они избили до полусмерти моего человека. То оскорбление имени моему.
– Значит, отдаете меня графу из-за войны?
– Да пойми ты, глупая, – начал Волков с горячностью, – горцы – люди свирепые, бойцы хорошие. Завтра или послезавтра получу я арбалетный болт в лицо, или удар копья в подмышку, или… Или еще что-нибудь, или в плен попаду, а пленных они не щадят, а с тобой что будет, ты куда пойдешь? – О том, что и герцог его мог в тюрьму или даже на плаху отправить, кавалер говорить ей не стал. – Герцог мой феод другому отдаст, тебя выкинут отсюда, куда денешься?
– Пристроюсь куда-нибудь, уж найдутся желающие.
– Конечно, найдутся. Опять в кабак пристроишься, мохнатой своей торговать.
– Дурак вы! – обиделась она. Очень девушка не любила, когда ей напоминали о прошлом. – Ненавижу вас!
– За графа пойдешь, я сказал! – рявкнул он. – Графиней будешь! Графиней с каретами и слугами, с землей и холопами, годовым доходом в тысячу талеров! И до конца дней своих меня благодарить станешь. Да-да, вспоминать и благодарить.
Она вдруг кинулась к нему, вцепилась в него сильными своими руками, обняла крепко, стала целовать его лицо и говорить быстро:
– Давайте уедем! Денег у вас, вон, мешки лежат!
– То на церковь даны.
– И золото еще в сундуке, он от денег неподъемный. Заберем все и уедем далеко, где нас никто не знает, имена себе другие возьмем. А старые забудем. Никто нас не найдет. Только сестру вашу с детьми возьмем, и все. Заживем хорошо. Я вам женой буду самой верной. Поутру соберемся и уедем, кто нас искать станет?
Он молчал. Имя забыть?! Он ради имени своего, ради положения нынешнего на смерть шел, год за годом тяжкую службу нес, а она предлагает все это забыть, словно пустое.
– Честь моя задета, – успел вставить кавалер меж слов ее. – Имя мое посрамлено.
– Да забудьте вы про честь, а имя… так новое себе заведете. А это все от лукавого, от гордыни. Забудем все, заживем тихо и хорошо, чтобы ни войн, ни упырей, ни господ спесивых у нас больше не было.
Нет! Ни за что такое случиться не могло! Никогда! Он не собирался ни от чести своей, ни от имени отказываться. Волков вдруг понял, что лучше ему завтра же умереть с именем своим и в рыцарском достоинстве, чем прожить еще тридцать лет жирным бюргером в каком-то поганом городишке. Лучше погибнуть в бою! Или даже на плахе!
И еще он думал о том, что больше всего на свете хочет не денег и не замка, даже не эту красавицу, а хочет он ответить, посчитаться с горской сволочью за честь свою. И он пойдет на тот берег не повелением архиепископа Ланна, даже не за побитого товарища, а за честь свою. У Волкова до сих пор кулаки сжимались, а сердце наливалось холодом ненависти, когда представлял он злорадные морды тех ублюдков, что били кольями Брюнхвальда, словно это они его самого били. Он уже трясся от злобы и не слушал больше Брунхильду, он уже был готов идти на тот берег хоть сейчас.
Она все что-то говорила и говорила. А кавалер убрал ее руки от себя и сказал строго:
– Пойдешь за графа, дело решенное.
– И когда же я выйду за графа? – тихо спросила девушка, кажется, смиряясь со своей судьбой.
– Послезавтра. – Он помолчал. – И радуйся. Ты будешь венчаться в главном соборе Малена, а венчать тебя станет сам епископ. Завтра едем в город, ты купишь себе все что захочешь. Все, о чем только мечтала.
Волков думал, что Брунхильда хоть что-нибудь спросит у него, о чем-то заговорит. Но она сразу сникла, замолчала, отошла от него и легла на перины сверху. Она сдалась. Легла на спину, но перинами не укрылась, оставив свою красоту освещенной лампой, неприкрытой. Если господин захочет – пусть берет. Недолго ему любить ее оставалось.
* * *
Свадебное таинство получись быстрым, епископ был добр и улыбчив, а граф был румян и свеж, несмотря на свой возраст. Рядом с высокой и ослепительной красавицей он выглядел не таким уже и сиятельным вельможей, несмотря на свои меха, золотые цепи, перстни и роскошный алый шелк. Нет, никто на него не смотрел, когда рядом с ним стояла Брунхильда в платье черного бархата, расшитом серебром.
