ему руки выше локтей. Пока вязали последние узлы, он стоял, поникнув и глядя в землю.
При ее приближении Эвгенидес поднял голову и через ее плечо посмотрел на медийца. Он знал: этот человек втянул Аттолию во множество морских баталий. Одни бароны его любили, другие вежливо ненавидели, но уважали все. Он льстил королеве Аттолии и направлял медийские корабли, патрулировавшие ее побережье, а также солдат на суше. Сам он в битвах не участвовал, но, без сомнения, разбирался в человекоубийстве так же хорошо, как и во всем остальном, за что брался. Он прямо создан для того, чтобы стать королем, – не хватает только королевства. Так уж и быть, сойдет и Аттолия. Эвгенидес его ненавидел.
Королева подошла. Эвгенидес опустил глаза. Ему отчаянно захотелось упасть на колени, закрыть лицо руками – рукой – и заплакать. Если не смотреть королеве Аттолии в лицо, то, может, и не придется.
– Надежда умирает последней, верно, Эвгенидес? – Аттолия окинула его взглядом с головы до ног. Волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу. Легкий дождь каплями ложился на них и стекал по лицу. На одной щеке темнело пятно грязи пополам с кровью. Она присмотрелась, но не нашла следов ранения – видимо, кровь чужая. Она чуть наклонилась, чтобы заглянуть ему в глаза, и проследила его взгляд. Он смотрел, как у нее возле левой ноги струится ручейками вода. Королева выпрямилась.
– Тебя прикуют за шею к двоим другим пленникам, – сообщила она ему. – Если и ты, и они дойдете живыми до моего мегарона в Эфрате, тех двоих отпустят домой, в Эддис, без всякого выкупа. – Эвгенидес не шелохнулся. Можно подумать, в грязи под ногами спрятана его надежда на небеса, так пристально он туда вглядывался. – Ты понял?
– Да, – отозвался он.
– Что будешь теперь делать?
– Что? – Он безуспешно попытался унять дрожь в голосе. – Наверное, пресмыкаться.
– Я слышала, тебе это уже доводилось. – Аттолия, сама того не желая, на миг развеселилась.
Эвгенидес сглотнул.
– В тот раз я не пресмыкался. – Ему удалось подпустить в голос побольше легкости. – Как-то было не до этого. Я умолял. – Он запнулся, потом ровным голосом добавил: – Я очень хорошо умею пресмыкаться.
– Готов на все, лишь бы спасти свою шкуру? – поддела Аттолия.
– Мою шкуру уже ничто не спасет, – бесстрастно отозвался Эвгенидес.
Она взяла его двумя пальцами за подбородок. Ощутила его дыхание. Он сначала сопротивлялся, потом уступил, поднял голову и заглянул ей в глаза. Даже в багровом свете факелов его лицо было бледным. Он стиснул зубы, и на щеках вздулись желваки. Ему было страшно.
Аттолию не удивило, что маска, под которой он прятал свои чувства, слетела. Его не приучали к страху и дипломатии, его учили красться и молчать. Он смотрел на нее, и в его глазах стояла боль. Он слышал ее угрозы, и она об этом знала. Видела, что он не надеется на ее милость. Знает, как она безжалостна и жестока, и не верит, что она способна быть другой.
Эвгенидесу было страшно. Он корил себя за глупость. Совсем забыл, что это такое – оказаться в полной власти королевы Аттолии. В его ушах стучала кровь, он напрягся всем телом, преодолевая дрожь в коленях. От этого тошнило. Он помнил это чувство, но в тот раз решил, что оно вызвано болью в голове. На сей раз боли не было, но все равно в животе все переворачивалось. Он знал, что будет умолять ее о милосердии, но был уверен, что не получит его. Если она и согласится не мстить за себя саму, то наверняка захочет отомстить и за свой трон, и за медийца, чтобы показать ему, что вверяет ему и себя, и свою страну. Вора пробрала дрожь, и он не смог ее унять. Он лишится зрения, слуха, дара речи и только потом погибнет. Смерть есть смерть, говорил он себе снова и снова. Смерть есть смерть. Но хуже смерти было знать, что эти чувства отберет не кто-то, а она. Потому что ненавидит его.
Он мог бы сказать, что любит ее. Не терпелось прокричать это вслух, чтобы услышали все. Услышали боги. Ну и что толку? Легче поверить в обещания луны, чем в слова эддисского вора. Своей ложью он прославился в трех странах. Почему она должна верить всему, что он скажет, когда к горлу приставлен медийский клинок?
Аттолия почувствовала рукой его дрожь. Он два года пытался выстроить оборону против нее, и сейчас она рухнула в один миг. Аттолия отступила на шаг, уверенная, что ему с ней не тягаться. Она забыла, что беззащитность не исключает нападения.
Эвгенидес глубоко вздохнул. Медиец отдал приказы кому-то из подчиненных и направлялся к ним. Вор склонился к королеве и заговорил ей чуть ли не на ухо:
– От теневой королевы – до королевы-марионетки. Впечатляющий путь. Когда он станет править твоей страной и скажет, что любит тебя, надеюсь, ты ему поверишь.
Он отпрянул, предвидя удар. Ее рука лишь скользнула по его щеке, только сильнее раздразнив.
– На этот раз я не соврал, – добавил Эвгенидес.
Он открыл было рот, хотел сказать что-то еще, но в этот миг возле королевы вырос Нахусереш. Королева ударила опять, на этот раз сильно приложив в ухо. Эвгенидес пошатнулся, поскользнулся на мокрой земле и упал навзничь на связанные руки. Лицо скривилось от боли, он выгнулся дугой, высвобождая руки, перекатился набок. Она надеялась, что теперь он умолкнет, но подумала, не пнуть ли еще для пущей уверенности. У нее не было желания выслушивать его клятвы в вечной любви, но, если сквозь его ложь докопаться до какой-то основы, он делался очень упрям. Наверное, это упрямство частенько заставляет его действовать во вред себе.
– Он вас оскорбил? – спросил Нахусереш.
– Не в первый раз. – Аттолия потерла руку, соскребая пятнышко грязи. Потом взяла медийца под руку и отошла.
Эвгенидес не заметил, кто помог ему встать. Когда надевали железный ошейник, он поднял голову и устремил взгляд в небо. На обращенное вверх лицо падали капли дождя, и ему стало интересно, смотрят ли на это боги. Ошейник закрылся, громко щелкнув, и в замке повернулся ключ. Раздался дробный стук – это через железное кольцо продевали цепь. Цепь резко потянула вниз, он машинально отклонился назад, сохраняя равновесие. Повинуясь резкому рывку, пошел вместе с остальными пленниками, месил скользкую грязь, не глядя на нее, видел перед собой лишь бездонную черную бездну, в которую сам себя загонял шаг за шагом. Он не видел ничего, видел лишь королеву, танцующую в саду, не думал ни о чем, только о ней, о том, как она в бледно-зеленом платье с вышитыми цветами смотрит, как ему отрубают руку. «Бог мой, – подумал он, – до чего же мне страшно. О мой бог, если ты не можешь меня спасти, сделай хотя бы так, чтобы я не боялся».
Он упал на крутую тропу. Упал лицом вниз, порезал щеку о скрытые в грязи камни. Упал так резко, что потащил за собой двоих прикованных к нему. Они хотя бы успели выставить вперед скованные руки. А у Эвгенидеса руки были привязаны к бокам, а ноги, ища опору, скользили по мокрой земле. Один из упавших сумел встать, но слишком быстро. Цепь дернула Эвгенидеса за шею, он задохнулся и своим весом потянул вставшего обратно на землю. Тот опять упал. В дождливой темноте кто-то захохотал. Упавший снова поднялся на ноги и на сей раз, наклонившись, помог встать Эвгенидесу. Выпрямившись, Эвгенидес очутился лицом к лицу с Нахусерешем. Тот следил за происходящим и весело ухмылялся. Эвгенидеса захлестнула жгучая ненависть. И хоть надежда в нем так и не проснулась, все же он снова мог мыслить ясно.
– Господин, – прошептал его прикованный товарищ. – На следующем обрыве мы спрыгнем вместе с вами.
Эвгенидес впервые оглянулся на своих спутников. Оба кивнули, заверяя, что готовы отдать за него жизнь, но Эвгенидес покачал головой. Аттолия пообещала, что этих людей живыми и здоровыми вернут в Эддис,
