и больше не сдвинется с места.
– Вода расплескалась. Новый круг.
Она услышала, как он поднимается, как остатки воды улетают в траву. Рук коснулось дно пиалы.
Ватацуми не любит своих детей. Если бы любил – разве позволял бы им испытывать такие мучения?
Она сжала зубы, стараясь найти в себе немного героизма. У неё же Сердце дракона, дар бога. Часть его ками в ней. Она должна суметь обежать дворец. Что такое новый круг для той, в ком есть ками Ватацуми?
Осознание озарило разум ясным светом. Точно. У неё есть дар. Так почему бы его не использовать?
Вера в успех обернулась приливом сил, взявшихся неизвестно откуда. Она встала – всё ещё с трудом, но благодаря воодушевлению стало легче, – сжала в руках пиалу и побежала. Добравшись до сада у ворот Ароматов, Киоко огляделась, убедилась, что никто не смотрит, на мгновение прикрыла глаза – и мир вдруг стал значительно больше, тело перестало болеть. Осторожно переступив с лапы на лапу, она выбралась из платья.
Точно, платье. Об этом она не подумала… И пиалу в зубах не потащишь… Но она чувствовала, что это тело может быть намного быстрее, а Хотэку всё равно не смотрит, как и в каком порядке она бегает, так что Киоко бросилась прямиком в конюшню.
Вмиг стащив там сено, она вернулась, превратилась обратно, быстро набросила кимоно, забыв завязать как следует и уделив внимание только хаори, сунула одуванчик в рукав, чтобы семена не разлетелись, и побежала за новой пиалой.
От дворца Вечной радости она направилась через Светлый павильон прямо к озеру, там взяла камень и там же набрала воды. И почему сразу не догадалась так сделать?
К Хотэку она бежала со всей скоростью, на какую была способна, и, только пролетев мимо него, притормозила, перешла на шаг, сделала крюк, вернулась и поставила пиалу с озёрной водой у его ног. Дышала она тяжело, накопленная усталость обрушилась с новой силой. После забега в облике кошки человеческое тело пребывало в некотором недоумении. Всё-таки всесилие ей померещилось – любая нагрузка имела последствия.
Из рукава появился совершенно лысый одуванчик, но Киоко было всё равно. Её просили сохранить семена, а не доставить их на стебле, так что она выгребла всё, что осыпалось при беге, и протянула пух на ладони. Хотэку бережно его принял.
Сено она вытащила из другого рукава, оттуда же достала камень.
– И зачем вам всё это? – она решительно села, стараясь всем видом показать, что больше никуда бежать не намерена.
Вместо ответа Хотэку тонко засвистел, снял пух с того одуванчика, что остался после второго забега, и вытянул перед собой раскрытую ладонь с семенами. Сначала ничего не произошло, но, когда Киоко уже хотела повторить вопрос, из-за крыши додзё выпорхнул чиж и опустился на ладонь Хотэку. Он осторожно попробовал одну семечку, другую и начал быстро клевать своё лакомство.
– Надо же… – Киоко никогда не видела чижа так близко. Удивительное жёлтое оперение с чёрной окантовкой делало маленькую птичку яркой, а чёрное пятно на голове создавало впечатление, что чиж надел касу [17], чтобы скрыть свою личность от посторонних глаз.
Потом он подлетел к пиале и начал пить.
– Какой красивый… Не знала, что их можно подзывать.
– Обычно нет, – пояснил Хотэку, – но я в детстве изучал их песни и учился подражать им. У каждой птицы они особенные.
– Поразительно, – она перевела взгляд с пьющей птички на Хотэку – он тоже любовался чижом. – И со многими вы умеете говорить?
Он усмехнулся и покачал головой.
– Говорить – очень сильное слово. Я могу только подозвать. Многих, почти всех, кого встречал в жизни. И если встречу кого-то нового – думаю, смогу быстро уловить и воспроизвести его песню.
– У вас дар! – Киоко всплеснула руками, совсем не заботясь о том, как нелепо сейчас выглядит. Ещё на первом занятии она поняла, что держать лицо с сэмпаем не выйдет. Она давно так по-детски не радовалась и не хотела сдерживать сейчас эту радость. То, что она видела, казалось ей волшебством не менее изумительным, чем её собственные возможности.
– Дар? – Хотэку задумался. – Наверное, можно и так сказать. Я думаю, это просто моя суть. Есть у меня… нечто схожее с этими птицами. Понимаете? – он посмотрел ей в глаза. Она не понимала, но всё равно почему-то согласно кивнула.
Хотэку поднялся. Чиж схватил пучок сена с земли, вспорхнул и улетел восвояси.
– На сегодня урок окончен. До встречи завтра, Киоко-химэ, – он поклонился.
– Благодарю за урок, – Киоко поклонилась в ответ.
* * *
Норико вошла не спеша и села у входа, держась на расстоянии в десяток шагов.
Хотэку не шелохнулся. Он сидел с закрытыми глазами, но чувствовал её присутствие.
– Я знаю, что ты хочешь спр-р-росить, – проурчала она.
– Хочу?
– Хочешь.
Он открыл глаза.
– Император не просто так говорил о Сердце дракона на военном совете.
– Не просто так.
– Какой у неё дар?
– Ты ведь знаешь, птиц.
– Я догадываюсь, – поправил он.
– И о чём ты догадываешься?
– О том, что легенды не врут. Она умеет принимать любой облик. Например, твой.
– Так ты видел? – она изогнула кончик хвоста, выдавая свой интерес.
– У меня зоркий глаз.
Норико фыркнула:
– Ещё бы. И что ты думаешь по этому поводу?
Хотэку думал, что всё не зря. Когда ему было пять, Хока, заменившая Хотэку мать, убаюкивала его сказаниями о людях, которые были верны не императору и его советнику, не империи, а самому богу. Больше всего ему нравилась история о Тэмотсу – сыне императора.
Тэмотсу был старшим из сыновей и с детства готовился взять на себя управление империей. Кровь Ватацуми пылала в нём с рождения, наделяя мальчика силой бога, неведомой простым людям. Он был принцем, но ещё он был оружием, основным оружием империи в войне с ёкаями, которая длилась уже две сотни лет. И когда пришло время – юный Тэмотсу отправился воевать против тех, кто уничтожал его народ.
Впервые увидев пылающие западные земли, Тэмотсу не ощутил гордости за своих солдат, не испытал ярости к врагам, не воспылал жаждой справедливого возмездия. Широко раскинув свои чёрные, как смоль, крылья, он наблюдал с высоты, как с обеих сторон обрываются жизни. Он чувствовал, как угасает чужая ки, как души людей, зверей и оборотней отправляются в Ёми, потеряв свою плоть, связь с миром живых.
Когда он взлетел над полем боя, страх и боль, пропитавшие воздух, охватили его с такой силой, что Тэмотсу не справился. Он упал наземь, раздавленный чужими страданиями, и не мог подняться под гнётом чужого отчаяния. Из его глаз лились слёзы – его, людей, ёкаев. Боль была одинакова по обе стороны битвы. Вокруг звенело железо, обращенное против когтей и клыков. Отец говорил ему, что только Кусанаги советника может уничтожить души ёкаев, но сейчас он видел, что их жизни обрываются так же, как человеческие. Может, Кусанаги убивал души. Но тела убивало и всё остальное. В их жилах тоже течёт кровь, а их горечь так же горька, как людская.
Тэмотсу не стал убивать. Просто не смог. Мальчик, который с рождения учился чувствовать жизнь, не принял торжество смерти. Он предал своего императора, а с ним – всю империю, всё человечество. Он должен был убить себя, но вместо этого решил использовать свой дар, чтобы уронить хоть каплю добра в это море насилия.
Принц не покинул западные земли. Он оборачивался птицей и летал от одного очага к другому, от одних раненых к другим. Среди людей он принимал облик лекаря, среди ёкаев оборачивался бакэдануки. Тэмотсу помогал тем, кого не замечали, переправлял в безопасное место тех, кто не мог дойти сам, и приносил целебные травы туда, где они заканчивались. Он делал всё, на что был способен, и в одиночку спас тысячи жизней с каждой стороны. Каждому, кто спрашивал его имя, он представлялся другом и до конца своих дней оставался безымянным спасителем в этой войне.
– Мама, но тогда откуда ты знаешь, что это был принц Тэмотсу? – недоверчиво спросил Хотэку, когда впервые услышал эту
