Некоторые приписывают это чрезмерной стимуляции нервов алкоголем или табаком. Что ж, возможно, это связано с какой-либо одной или всеми этими причинами, но я никогда не видел, чтобы это срабатывало со мной, а у меня было много возможностей проверить это. Доказательство, конечно, совершенно однобокое, ибо, если я "чувствую", что позже пожалею, если сделаю что-то определенное, и я подчиняюсь этому "предчувствию", я никогда не знаю, какое наказание действительно последовало бы, если бы я проигнорировал это чувство. Это все равно что пройти курс пастеровской терапии при подозрении на заражение бешенством. Если лечение проводится до того, как у человека разовьется бешенство, никогда нельзя быть уверенным, что в лечении была какая-либо необходимость. Все, что известно, это то, что если есть инфекция и не проводится лечение, человек умирает, причем самым ужасным образом. Так и с "предчувствием". Возможно, все это чушь собачья, как утверждают хладнокровные, прозаичные люди, но разыгрывать "предчувствие" ничего не стоит, и, как правило, я так и делаю.
Я стоял там, на берегу, наблюдая, как свет становится все тусклее и тусклее по мере приближения к середине озера. Это была вторая ночь новолуния. Беззвездное небо было похоже на черный бархат. И мне оно показалось зловеще тихим. При первом ужасном вопле женщины, находящейся в смертельной опасности, который эхом разнесся над черной полосой воды, я почувствовала не столько удивление, сколько подтверждение прежней уверенности, тем не менее, сама моя душа наполнилась ужасом, и когда мгновение спустя более глухой крик мужчина ударил меня по ушам, я понял, что произошла трагедия – и Уипплу, и его жене уже ничем нельзя было помочь.
Я, должно быть, был очень близок к истерике, потому что, когда Уилсон, у которого стучали зубы, схватил меня за руку, я с проклятием стряхнул его и побежал к лодкам, к которым бежали другие мужчины.
Как правило, нервы меня не очень-то беспокоят. Это не из-за какой-то необычной храбрости, потому что я много раз испытывал страх, и он определенно был у меня в ту ночь, когда мы переправлялись через озеро к тому месту, откуда доносились эти ужасные крики. Хотя я выполз в мрак неизвестности, в черноту дождливой ночи, зная, что меня ждет смерть, если я хоть звуком выдам свое присутствие, мои нервы были спокойны, хотя в моем сердце был страх. Я знал, каким образом я могу умереть, и это знание помогало. Но ужасная тайна, стоявшая за необходимостью выйти на озеро, натянула мои нервы как струны, и, если бы кто-нибудь внезапно прикоснулся ко мне, я уверен, что закричал бы.
В сотне ярдов от дальнего берега мы наткнулись на лодку и подошли к ней вплотную. Она была пуста. Внезапно мой взгляд привлекло что-то белое на дне лодки, недалеко от кормы. Притянув лодку к себе, я потянулся к предмету. Это был кусочек муслина, оторванный от женского платья, и, вспомнив, что миссис Уиппл была в тот вечер в белом платье, мне стало плохо.
Когда я снял руку с борта лодки, готовясь начать поиски, которые, как я знал, будут безрезультатными, я заметил, что она на ощупь липкая. Это показалось мне странным, поскольку лодку в последнее время не красили. Я уже собирался окунуть руку в озеро, чтобы вымыть ее, когда меня осенила мысль. Воспламенив спичку, поскольку было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть отчетливо, я посмотрел, чтобы увидеть, что испачкало мою руку.
Это была кровь.
Уилсон наблюдал за мной, и, когда я поспешно опустил руку в озеро, с дрожью, которую я не мог сдержать, он спросил тоном человека, который боится ответа:
"Это была…"
Он не закончил вопрос. Я кивнул и почувствовал, как лодка закачалась, когда его затрясло.
Мы понимали все, но продолжали поиски – мы и другие, кто догнал нас. Хотя я не знал, что именно привело к смерти трех человек, я был уверен, что в нашем озере было что-то зловещее и ужасное, и я испугался.
Когда мы прочесывали озеро, мы не нашли тел – и я знал, что там больше нечего будет искать.
На этом наше предприятие закончилось. Через неделю после последнего несчастного случая все коттеджи оказались пустыми. И неудивительно. Женщины не только были доведены до предела самим происшествием, но и их ночи стали отвратительными из-за их снов и адского звука сирены, свистка или чего там еще, который становился все навязчивее. Это был душераздирающий звук.
После того, как последний из наших гостей собрал вещи и уехал, Уилсон и я решили разгадать загадку, поскольку мы были убеждены, что где-то в этом озере скрыта тайна.
К счастью для нас, об исчезновении не было сказано ничего, что могло бы вызвать подозрения в Хэмптоне. Было известно, что несколько людей утонуло, что было, конечно, прискорбно, но в этом не находили ничего необычного. И мы больше не просвещали их подробностями.
Я понятия не имею, что именно натолкнуло на мысль о связи между звуками, тревожившими наш сон, и событиями на озере, но я обнаружил, что ассоциирую их в своем сознании. Уилсон, когда я упомянул ему об этом, посмеялся над этой идеей.
"Как, – спросил он, – шум мог опрокинуть лодку?"
И когда я попытался объяснить, что причиной может быть то, что издает шум, он захотел знать, как локомотив мог сойти с рельсов и совершить такое. Видите ли, он принял как факт мысль о том, что звук, который мы слышали, исходил от механического устройства, я рассказал ему свое представление о ситуации, и я склонен верить, что он подумал, что я сошел с ума, потому что, когда я попросил его провести со мной ночь, пытаясь определить источник шума он отказался.
В знак уважения к его мнению о том, что звук мог быть связано с каким-то двигателем. Я взял за правило проводить расследование. Мужчины были очень вежливы и услужливы и давали гудки на локомотивах и машинах, которые проезжали недалеко от нашего участка, но ни один из них не издавал звука, похожего на тот, происхождение которого я пытался выяснить.
Я рассказал Уилсону о своих изысканиях, и когда я сказал ему, что убежден, что шум доносился с озера, он согласился стоять на страже вместе со мной, но я видел, что он не разделял моего убеждения.
В течение трех ночей мы дежурили, но ничего не услышали, и Уилсон уже был готов прекратить это дело. Мне было нелегко уговорить его пойти на четвертую ночь, и он неохотно, но все же пошел со мной.
