чтобы вертеть на них перстни.
Что еще в башне есть? Спальня. Лестница наверх. Комната с печкой. Зачем королю печка? Он что, себе еду готовит? Или греется? Во всем дворце печь только на кухне. И печка какая-то не простая. На кузнечный горн похожа. Рядом с ней — посуда странная. Медная, стеклянная, фарфоровая.
Вот оно что. Меднобородый не просто король, а король-чародей волшебного королевства. Здесь у него особая комната, чтобы зелья варить. Для того и печка, и дрова.
Зачем среди дров лежат веретенца? Аккуратные такие, почти одинаковые.
Радуня вынула из ведра с дровами веретенца, сложила на пол. Не одно, не два, а целых пять.
— Веретенца точеные, что же вы зря в печи пропадаете, пряжу не прядете? — сказала она и машинально повертела на пальце перстень, — Ой, мама!
Запахло как после грозы, а веретенца обернулись овечками. Пять овечек, почти одинаковые. Копытцами разом стукнули и говорят человечьими голосами:
— Добрая девушка, ты от злых чар нас избавила. Чего хочешь в награду?
— Хочу домой.
— Тогда побежали.
— Как побежали?
— По черным дорогам Подземья бежится в семь раз быстрее, чем по любой дороге на земле.
— И я побегу?
— Нет, вздохнули овечки, — Ты не побежишь. На вас это колдовство не действует. Мы тебя понесем.
— Как, по очереди? Или все сразу?
Овечки переглянулись. Маловаты они для верховой езды.
Проходя мимо стола с кораллом, Радуня потянула с пальца перстень.
— Не оставляй перстень! — сказали овечки, — Пока перстень у Меднобородого, мы служить ему должны.
— Вы же не служите, вы же в дровах лежите.
— Он когда сердится, нас пугает, что в печке сожжет. А мы ему, неблагодарному, всю работу в мастерской делаем и еще прибираемся.
— Нас раньше семеро было, — добавила другая овечка и заплакала.
Радуня об этом еще не успела подумать. Кто-то же должен выполнять черную работу в мастерской и вообще прибираться в запретной башне, куда нет хода простым слугам.
— Погодите бежать. Из дворца просто так не выйдешь. Хозяин в отъезде, а слуг полно. Спросят, что за овечки во дворце завелись. Да и мне наказано со двора не уходить. Сейчас что-нибудь придумаем.
Внутри дворца стражников нет, они все на воротах. Слуги мало того, что глупые, так и на добрую Радуню зла не держат. Жаловаться не побегут. Спустились на конюшню.
— Бобр, курва! Ой, извините, бобр быдло.
— Чего тебе? Ой, извините, что вам угодно, пани ключница?
— Запряги в карету вот этих овечек!
— Зачем?
— Его Величество на сомах в лодке по сухой дороге уехал. Надо догнать, карету с колесами ему отдать, лодку с сомами вернуть.
— Но овечек же пять?
— Одна за кучера.
— Сию минуту сделаем. Что вдруг овечки вместо коней?
— Его Величество на овечек осерчал, говорит, пусть они меня отвезут туда и обратно. И бобрам, говорит, урок. Еще раз не послушают ключницу, потащат карету по черной дороге.
Тут бобры вусмерть перепугались, быстренько ворота отворили. Радуня в карету вскочила, по передней стенке хлопнула, погнали, мол. И овечки погнали. Ящеры на воротах только успели на караул взять. Отродясь никто дворец Меднобородого не грабил, да с добычей не убегал.
Через несколько часов бешеной скачки, когда Радуня уже устала сидеть в карете, овечки вывезли ее на белый свет.
— Выходи, добрая девушка. Перед нами славный город Оломоуц, — сказала овечка, которая сидела за кучера, — Можешь отсюда домой добраться.
— Домой? — только сейчас Радуня поняла, что она сделала очень большую ошибку.
Она нашла в запретной башне не ту тайну, которую надо было найти. Не смерть Меднобородого, а возможность побега. Но что толку бежать домой, если Кощей знает, где она живет? Как первый раз ее унес, так и второй унесет. И ведь наверняка больше не доверит ей служить ключницей. Или в темницу бросит, или поймает другую девушку и попросит передать ей дела в обмен на похороны, отпевание и сто лет поминовения.
Радуня села на землю и заплакала. Овечки сбежались ее утешать.
— Поехали с нами, — сказали они, — В страну фей, где всегда тепло.
— Я домой хочу! К маме с папой. У меня жених есть, вдруг он уже с другой помолвлен? — плакала Радуня.
— Жениху письмо напишешь, что жива-здорова. А с Меднобородым феи поговорят. Нечего чужих овечек брать. Попросят его тебя не обижать, он согласится. С феями ссориться никто не хочет.
— Ага, напишу, — всхлипнула Радуня, — У меня ни бумаги, ни чернил.
Овечки привели ее на постоялый двор, где несчастная девушка написала отцу, что жива-здорова, но немного погостит у новых друзей, а потом вернется. Почему-то хозяин двора нисколько не удивился говорящим овечкам, и письмо унес не конный курьер, а черный ворон.
Следующим утром овечки взяли для Радуни побольше еды и сказали, что будут гнать по черным дорогам и днем и ночью. Они местные, им можно. Девушка постеснялась расспрашивать о правилах Подземья и снова села в карету.
Но не успели они выехать из Оломоуца на юг, как карету нагнал Меднобородый верхом. Стоило ожидать. Загнал на сухой дороге сомов или вспомнил, что башню не запер. Вернулся, а кареты нет. И ключницы нет, и перстня, и веретен.
Похоже, на черных дорогах упряжная скотина не устает. Овечки держали скорость так долго, что Радуня перекидала в Меднобородого все запасы еды и стала кидаться отломанными деталями кареты. От бешеной погони шарахались попутные и встречные чудища. Одна огромная змея, которую долго-долго обгоняли, состроила вдогонку удивленную морду.
— Не уйдем! — крикнула старшая овечка, — Выходим наверх!
Резкий поворот. Подъем. По глазам ударил солнечный свет.
— Ай! Не вижу! — Радуня вцепилась в какую-то ухватистую деревяшку.
— Отстал! — крикнула овечка, оглянувшись, — Эти лошади днем наверх не выходят!
Овечки замедлились и тоже остановились.
— Распрягай нас быстрее, — сказали они, — По колдовским дорогам мы карету утащим, а по нормальным она слишком тяжелая для нас.
Чуть-чуть приоткрыв глаза и закрываясь ладонью от солнца, Радуня распрягла бедняжек.
— Ой, а здесь горы, — удивилась она.
— Это Альпы, — сказали овечки.
— Какие высокие, — удивилась Радуня, — Нам теперь через горы идти?
— Да. Чем дальше от подземных вод, тем меньше силы у Меднобородого.
— А мы сможем перейти горы?
— Конечно. Копытца маленькие,
