За кольцом, вдоль Зубовской и Девичьего поля стояли войска и курсанты Академии Генштаба, колыхались знамена частей Московского гарнизона, сводный оркестр играл “Интернационал”.
Дальше… дальше были толпы врачей и сестер университетских клиник, артельных из здания Центросоюза на Усачевой улице и рабочих из кварталов Жилищного общества…
Потом тело отца опустили в могилу и я непослушной рукой кинул несколько комьев мерзлой земли, стукнувших по крышке гроба. И тут же зарыдал заводской гудок Гюбнеровской мануфактуры, за рекой, на путях Брянского вокзала ему ответили паровозы и рев сирен подхватили фабрики и локомотивы всего города и всей страны.
***
За воротами прошуршали по асфальту и остановились колеса машины. Ага, “АМО-Ладога”, у нас на таком понтовом только один человек катается. Точно, Иван Федоров-внук, ранее знаменитый футболист, а теперь — внезапно! — знаменитый писатель. Что-то много у нас пишущих, может, и мне мемуары накропать? Вслед отцу…
Федоров точно по мою душу, вон, сюда повернул.
— Дмитрий Михайлович!
— Чего тебе, полузащита?
— Вот, смотрите, чего из Америки прислали, статью из New York Times.
— И что там?
— Да вот, спорят, был ли Михаил Дмитриевич американским агентом.
Ваня сейчас собирает материалы на книжку о моем отце — тут когда сто лет отмечали, выяснилось, что нет сколько-нибудь серьезной биографии, вот он и загорелся и теперь терзает меня при каждом удобном случае.
— И как мотивируют?
— Что он урожденный американец, что у него были несколько бизнесов в Америке, что создал свою личную спецслужбу по мотива агентства Пинкертона, что Россия из всех кредиторов полностью закрыла долги только перед Америкой, что в Морской войне Союз Советов поддерживал США. Ну и по мелочам, — выдал всю обойму Федоров.
Я только кивал, разные разговоры про отца ходили. Савинков рассказывал много, но все время недоговаривал. Впрочем, чего еще ждать от матерого конспиратора? Многое я и сам знаю, особенно после поездки зимой в Швейцарию. Там, среди прочего наследства, числилась ячейка с условием “вскрыть не ранее 1959 года”. Вот я и вскрыл.
Записи еще не до конца разобрал, но, похоже, отец делал больше, чем об этом знал даже Савинков — там сохранились очень интересные счета и тетрадки. И два странных предмета, похожие на плоский экран телевизора, но без самого телевизора. Один раза в четыре поменьше, второй совсем маленький, в ладонь. Кнопочки, разъемы, гладкое стекло с одной стороны и к ним еще два блока, явно чтобы в розетку вставлять, а от них проводочки со штекерами, как раз под разъемы. Я на кнопочки потыркал — ничего. Подключил через блоки — тоже ничего. Два таких красивых кирпичика. Что с ними дальше делать — не знаю, но никогда ничего похожего не видел и даже не слышал про такое. Может, Сене показать или ну его, пусть там и лежат в ячейке от греха подальше?
***
Дней через десять после похорон к нам пришел Савинков и начал разговор с того, что выложил на стол толстую тетрадку в клеенчатой обложке.
— У тебя есть такая?
На первой странице почерком отца было выведено “Крамеру”.
— Есть, — не стала отпираться Наташа.
Савинков перевел взгляд на меня.
— Да.
— Можно я сниму копии?
— Там есть очень интимные вещи.
— Понимаете… — Савинков замялся и принялся тереть подбородок, — мне… нам очень нужно знать, что там написано. Естественно, кроме личных подробностей.
— Зачем?
Дядя Боря, решительный до резкости дядя Боря опять замялся.
— Тут, понимаете, очень интересные дела закручиваются… Вы заключение о смерти и вскрытии получили?
Мы утвердительно кивнули.
— Полную версию?
— Да.
— Зубы, обратили внимание?
Наташа переглянулась со мной — нет, не обратили. Да и кто будет в такой ситуации вчитываться в не самые приятные детали…
— Что там? — спросил я.
— Видишь ли, там очень странные вещи. Использованы совершенно незнакомые методы и материалы, никто из лучших московских дантистов такого никогда не видел.
— Доктор Уайт! — воскликнула Наташа и тут же объяснила: — У Миши есть… был очень необычный шрам после аппендицита. Не такой и не там, где всегда. Он говорил, что его оперировал неизвестный американский доктор Уайт.
— Да, еще один фактик. И таких все больше. Помните все эти новые песни, что появились в последний год — “Левый марш”, “Широка страна моя родная”, “Первоконная”? Тексты анонимно присылали в редакции газет, но Исай оказался прав — все напечатаны на одной машинке. И она из вашего дома.
Мы опять удивленно переглянулась.
— А вот в “Аванти!” и “Ди Роте Фане” письма писали от руки, и это рука Миши. И еще его безошибочные предвидения и то, что здесь, — дядя Боря постучал пальцем по принесенной тетради. — У нас впереди большая драка в Союзе Труда и нашей с Леонидом группе придется непросто. Я так думаю, что написанное в этих тетрадках может помочь.
— У кого еще они есть? — спросила Наташа.
— Пока я получил копии от Медведника, Красина, Кузнецова, Губанова. Еще точно есть у Морозова, Шухова и Муравского, но я с ними еще не говорил. Болдырев обещал отдать копию, если вы отдадите свои.
— Хорошо. Я сделаю выписки сама.
Борис перевел взгляд на меня, я утвердительно смежил веки. Савинков повеселел:
— Ну вот и славно.
***
— Знаешь, Ваня. Так можно что угодно за уши притянуть. Вот, говоришь, Союз Америку поддержал… А кого нам было поддерживать? Англию? Японию?
Каша эта заваривалась долго, с самого начала двадцатых. Первым нашим успехом стала Болгария, когда в двадцать третьем году там свергли монархию и к власти пришел союз Земледельческой и Советской партий. Потом в двадцать четвертом двинул кони Гуго Стиннес и ситуация в Германии сразу качнулась влево. В двадцать шестом… да, в двадцать шестом победило Июльское восстание в Австрии. И Чехословакия оказалась в полном окружении Советов. Ее, конечно, не трогали, все произошло естественным образом — сперва выборы выиграли социал-демократы, потом Levicova Unie и вуаля — сейчас респектабельный участник блока. Англия, конечно, рвала и метала, но чем дальше, тем больше мы задвигали джентльменов в угол. Особенно неистовствовал Детердинг, даже диверсантов засылал… Но ответочка не заставила себя ждать — тогда-то Виталик свой первый орден и заработал, а Роял Датч Шелл недосчиталась нескольких нефтяных вышек.
Главное рубилово шло во Франции, уж больно там накачивали ультраправых из “Аксьон Франсез”. В ответ левые почти без нашей помощи объединились в Народный фронт и чуть было не выиграли выборы в двадцать восьмом. Тогда же провалилось восстание в Югославии, отчего страна раскололась на Сербию на востоке и Новую Югославию на западе, где доминировали хорваты, установившие очень неприятный режим, с националистическим и религиозным террором. И несколько лет резались с сербами в Боснии.
А потом жахнула Великая Депрессия. Под удар попали в первую голову США, за ними Англия, Голландия… Во Франции натуральные уличные бои были между правыми и левыми, я туда как раз и ездил, с кое-какими рекомендациями от Института социальной психологии и под командой Астронома. Под всю эту суету с кризисом европейские страны заморозили долги Америке, а немцы вообще отказались платить репарации, даже реструктурированные.
Советский блок депрессию пережил относительно легко — при том количестве строек и новых проектов, при том, что Америка отдавала заводы и технологии за бесценок, было не до депрессий. Не везде по-хорошему — в блоке разные страны были, в Италии, например, Муссолини скатился к вождизму и прямо-таки гнобил несогласных, отчего многие предпочли уехать к нам. Вон, в Крыму и на Кавказе сейчас итальянских артелей и заводиков — море. Какое вино делают, ммм… А сыры! И чумовую обувную фабрику в Екатеринодаре построили, просто песня.
