как каждый гражданин Вепайи. Она — непорочная дочь нашего джонга!
— Ну и?.. Дальше-то что, Камлот? «Нашего джонга» — и?
— Карсон, ты с какого света сюда упал?
Я бы, конечно, ему ответил. Откуда упал и зачем. Почему, в смысле. Как отвечал уже не однажды. И в сутках, и в милях, и в цвете. Только в его голосе прозвучал такой благоговейный трепет, будто он объявлял мне, что на корабль пять минут назад совершила аварийную посадку мировая богиня. Чтобы не обидеть его, я изобразил, как глубоко потрясен этим известием.
— Я проникся, дорогой мой Камлот. Но, поверь мне, даже если бы она была просто твоею избранницей, дочерью какого-нибудь дровосека или метателя стрел, я спасал бы ее с большей радостью, чем дюжину дочерей джонгов, — сказал я.
— Мне приятно это услышать, — ответил он. — Но будь осторожен, не говори никому из вепайян ничего подобного. Ты рассказывал мне о богах твоего странного мира. Для нас так же священны джонги с их семьями.
— Ну, если у вас все так запущено, значит, они будут священны и для меня, — заверил я друга.
— Кстати, — бойко затараторил он. — У меня для тебя несказанно приятная новость. Дуаре изъявила желание встретиться с тобой и поблагодарить в твоем лице всех, кто принимал участие в спасении граждан Вепайи.
— Лично? Очень мило с ее стороны, — как-то сконфузился я, не представляя себя при такой личной встрече. Догадывался про здешний протокол, сто копьеносцев, сто меченосцев, десять пушек и золотые венцы тяжелее самой головы. Нет, все эти награды и эти принцессы не для меня были. Мне уж лучше босоножка с мотыгой из сада, цветочница с голыми пятками. — Только я бы лучше поспал… Утомился как-то. А ты поблагодари ее от моего пораненного лица. Скажи, не в форме еще Карсон Нейпир, не готов ко встрече с прекрасным.
— Иронизируешь, — нахмурился он. И тут же в глазах его полыхнули слезы! Он выпалил: — Да я бы… да мы… Да для любого вепайянина это была бы самая великая честь. Вообще ее видеть нельзя никому. Но военные обстоятельства делают строгое соблюдение этикета необязательным и даже невыполнимым. Ее уже видели несколько сотен человек, многие с ней говорили… и почти все они были врагами. Поэтому уже не будет особого вреда, если она встретится и поговорит со своими защитниками лично.
Я не очень понял, о чем он толкует, но согласился. Ладно, бог с нею. Ну, сто копьеносцев… Ну, какая-нибудь бессмысленная награда вроде священной раки, которую ни на стенку не повесить, ни в кирпич не закатать. Заверив друга, что сегодня же нанесу ей визит, я занялся насущными делами.
Дел у меня хватало, и, честно говоря, мне пока было не до встреч с принцессами. Я даже немного побаивался этой аудиенции, так как не был искушен в способах изъявления подобострастия по отношению к августейшим особам. Но решил, что, уважая чувства Камлота, должен побыстрее избавиться от этой тягостной обязанности. Как только Камлот отправился к матросам, я пошел на вторую палубу к апартаментам, отведенным для Дуаре.
У амторианцев не принято стучать в дверь, тут все странно. Амторианцы возле двери, как я уже говорил, премило свистят. Я нахожу в этом некоторое преимущество перед нашим обычаем. У каждого был свой способ свистеть. Некоторые очень искусно выводили мелодии, даже давали каденции. Можно было легко научиться распознавать позывные своих друзей. Стук в дверь просто дает знать, что некто хочет войти, а свист сообщал наиподробно, кто именно к тебе пришел.
Моя манера свистеть очень проста, я консерваторию не заканчивал. Позывной состоит из двух коротких сигналов нижнего тона и одного долгого высокого сигнала. Когда я остановился у входа в комнату Дуаре и подал свой позывной, мысли мои были куда как далеки от этой принцессы. Я вспоминал о другой девушке в далеком Куаде, о деревьях страны Вепайя, о садах и дорожках, насыпанных прямо в продолбленных стволах. Этот образ, виденный мною два раза мельком, не выходил у меня из головы. Только однажды я разговаривал с ней. И, вот остолоп, сразу признался в любви. Это пришло нежданно и неизбежно, захватив меня полностью, ударом. Как по виску кетменем.
В ответ на мой свист кроткий женский голосок, более низкий, чем я представлял, пригласил меня войти.
Я, известно, вошел и…
Я, известно, предстал перед нею и…
Я… я… Нет, я чуть не помер прямо там. В ту же самую минуту. Чуть не простился с жизнью. Шило какое-то оказалось в спине, под лопаткой. И в локоть стрельнуло. Или раны открылись, три царапины на два дюйма все вместе. Она… она, Дуаре, тоже, увидев меня, помертвела. Только широко раскрыла глаза и…
— Ты? — вымолвила принцесса Вепайи. Она! Словно выругалась. Боже правый! И сразу рукой — на лицо. Лоб, глаза закрывать… я не понял — что.
Замерла, вроде индийского лотоса на самой высокой вершине. Глазищами — наружу, ничего не спрятала, никакого кокетства, игры или позы. Ничего не скрывая, все — навывалку, все — мне. Взор темнее лесного ореха, с корицей, с сиянием солнца. Горячий, как жаровня для кофе. Рук не тяни, пробуй носом.
Боже мой! Карсон Нейпир, это была лучшая из всех картин маслом.
Я стоял, пораженный не меньше, ведь передо мной оказалась та самая девушка в короткой хламидке и босиком, с ворохом шумных волос, которую я просто так, бог ты мой, дайте сяду… Которую просто два раза встретил у джонга в саду! Думал, садовница…
Вот так репримандец! Я на мгновение лишился дара речи, да и Дуаре явно была более чем смущена. Это, конечно, приятный сюрприз, по крайней мере, для меня. А сердце в лопатке тук да тук-тук. Тук да тук-тук. И у кого гремит чаще, не понимаю. Вообще в толк не беру, что у кого. Кто из нас дышит, кто смотрит… забыл про ощущения, и про дух, и про органы — как-то в нас все перепуталось. Я шагнул к ней, но перебрал с расстоянием. Привык же к миллиардам миль и скользким палубам. Или глаза мои выражали намного больше, чем я подумал. Дуаре отпрянула назад, очень смутилась.
— Не смей прикасаться ко мне! — прошептала она. — Ты невежда.
— Я твой спаситель, — напомнил я очень демократичным тоном. Стоял и успокаивал сердце. Успокоил когда, спросил: — Разве я тебя обидел, детка?
— Кто? — совсем смутилась она незнакомому сленгу. Но мои слова про спасение, видимо, вернули ее на грешную твердь, что-то напомнили… Она
