сам написал несколько рассказов не совсем реалистического — назовем это так — толка. В рассказах этих, не оглядываясь на священные правила и законы фэнтези, я то и дело совершал — как заметила некая юная критичка из «Феникса» — ляпсусы. Юная критичка, со свойственной ей проницательностью, однозначно разоблачила меня, доказав, что сии ляпсусы чересчур уж часты, а посему-де вряд ли они были случайными. Бью себя в грудь второй раз. Нет. Не были.
Самым кошмарным ляпсусом, который к тому же чутким «исправителям» из «Фантастики» из текста ни выкинуть, ни чем-либо заменить не удалось, оказались батистовые трусики Ренфри из рассказа «Меньшее зло». Так называемая «литературная Среда» закипела и принялась дискутировать. Трусики? В фэнтези?! Чепуха и неуважительное отношение к традициям! Грех и анафема! Толкина он не читал, что ли? Канона фэнтези не знает, или как? Разве Галадриэль носит трусики? Не носит, ибо в те времена трусиков не носили!
Спустя какое-то время «литсреда» маленько охолонула и смирилась, а трусики сочла «оригинальными». Возможно, и другим, а не только Мачею Паровскому [88] из этих трусиков пахнуло постмодернизмом и путешествиями во времени. Лишь один молоденький Вареник отреагировал на Ренфрины трусики гордо, хладно и презрительно, описывая собственную героиню, коя, приступаючи к половому акту, снимает «…набедренную повязку и тряпицу, поддерживающую груди». Однако эффект хладного презрения и знания того, что «в те времена» девицы носили под ночной рубашкой, был подпорчен смешным сверх меры и воображения описанием самого соития.
Другие Вареники глубоко задумались. Так-так, почесали они в голове, Сапковскому, значит, можно ляпсусить, и это — постмодернизм. А ведь «ляпсус» слово чужое, на польский переводится как «промах, промашка, грубая ошибка». Стало быть, опять же подумали Вареники, если и мы начнем ляпать ужасные ошибки, то сойдем за постмодернистов.
И лед тронулся. Некая молоденькая авторша вооружила городских стражников пиками. Коли Ренфри вольно носить трусики, то и пехотинцам можно пики, верно? Однако пики эти потрясли другого юного Перога, возмутили до глубины души. Юный Вареник слывет жутко восприимчивым к таким штукам пуристом. Однако сам он в многочисленных произведениях так увлекся постмодернизмом, что батистовые трусики могут прямо-таки свалиться от смеха. Первый с ходу пример — он нарядил какого-то Вареника, или Варенсона из Бирки — не помню — в кафтан, обшитый чешуей сома-гиганта. Велико сие искусство есть, если учесть, что у сомов вообще чешуи не бывает. Ни у малюсеньких сомиков, ни у гигантских сомищ. Попытка же нашить на кафтан несуществующее нечто требует либо мощной магии, либо сильнейшего постмодернизмища. Если быть честным, я счел бы более оригинальным и убийственно постмодернистским, если бы кафтан упомянутого Варенсона был покрыт серебряными полудолларовками.
Другие Вареники возят заряженные арбалеты во вьюках. Не хватает только приторачивать собственные задницы к седлам. Третьи переплывают широкие и бурные реки на быстренько сплетенных из камыша лодочках. Эх, жаль, не на веночках, которые девушки плетут в ночь на Ивана Купалу, а ведь у них водоизмещение немногим меньше, зато плести не в пример легче!
Рука, нога, мозги на стене!
Однако довольно об этом, revenons a nos moutons [89], вернемся к разговорам о методе, оставив мелкие колкости в стороне. Вывод же таков: в польской фантастике мы имеем «постмодернизм» и Вареников, настоящей фэнтези и у нас нет, если не считать нескольких подтверждающих правило исключений. Нет у нас фэнтези, ибо, во-первых, у нас нет архетипа.
Да, знаю, имеется славянская мифология: разные Сварожцы, Свантевиты и прочие Велесы. Но мифология эта не доходит до нас своим архетипом, и мы не чувствуем ее влияния на сферу мечтаний. Поскольку об этом эффективно позаботились. Славянская мифология тождественна язычеству, а мы, как твердыня христианства, восприняли Домбровку (Домбровка — Добрава — чешская княжна, христианка, жена короля Мешко I, для которого женитьба на ней была поводом для крещения и христианизации государства в 966 году) от чехов и крест от Рима с радостью и удовольствием, и это и есть наш архетип. У нас не было эльфов и Мерлина, до 966 года у нас вообще ничего не было, был хаос, тьма и пустота, мрак, который осветил нам только римский крест. Единственный приходящий на ум архетип — это те зубы, которые Мешко велел выбивать за нарушение поста. Так, впрочем, у нас и осталось до сих пор: терпимость, понимание и милосердие, зиждящиеся на принципе: кто мыслит иначе, пожалуйста, пусть себе мыслит, но зубы ему выбивать надобно обязательно. И вся древнеславянская мифология вылетела из нашей культуры и из наших мечтаний словно зубы, которые мы выплюнули вместе с кровью.
Магия и меч, опирающиеся на польский архетип? Польский архетип волшебника? Магия — это дьявольство, пользоваться чарами невозможно без отречения от Бога и подписания дьявольского цорографа. Не Мерлин, а Твардовский. А разные там велесы, домовики, вомперы, божетята и стрыгаи — все это божества и фигуры хтонического характера, персонификация Лукавого, Сатаны, Люцифера. Наша Страна Никогда-Никогда? Идущие там бои, борьба Добра со Злом, Порядка с Хаосом? Ведь в польской архетипной Стране Мечты не было Добра и Зла, там было исключительно одно Зло, к счастью, Мешко I принял христианство и выбил Злу зубы, и с той поры остались уже только Добро и Порядок и Оплот, и что нам после всего этого дьявол Борута? Святой водой его, сукина сына! Ату его!
Наши легенды, мифы, даже предания и сказки, на которых мы воспитывались, были соответствующим образом кастрированы всяческими катехетами, в большинстве своем, вероятно, светскими, ибо такие, как известно, хуже всего. В связи с этим наши предания до чертиков напоминают жития святых — ангелы, молитвы, крест, четки, добродетель и грех — все окрашено изысканным садизмом. Мораль из наших сказок одна: если не прочесть молитву, то дьявол немедля поднимет нас на вилы и в ад! На вечные муки. А Бог, как гласит известный анекдот, присутствует в польских сказках и преданиях повсюду, за исключением чуланчика Ковальского, да и то лишь потому, что у Ковальского чуланчика нет. Поэтому неудивительно, что единственный архетип, который проглядывает из этих сказок, это архетип церковного притвора (пока что — скажу в скобках). Но не для фэнтези.
Фэнтези — это эскапизм. Это бегство в Страну Мечты. Архетип мы улавливаем также и в том, что знаем, ОТ ЧЕГО бежим. Перемещаясь рядом с Фродо, Арагорном, Гедом, Карраказом или Белгарионом, мы бежим в мир, в котором торжествует Добро, торжествует Дружба, живут Честь и Справедливость, побеждает Любовь. Убегаем в мир, в котором магия, аналог
