Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

– Значит, все как с Лондоном, – говорит Паулу.

– Трудно сказать. Но да, пока что похоже на Лондон.

– И сколько их, как думаешь? Вся агломерация простирается на три штата…

– Не строй догадки. Их просто больше обычного, а остальное тебя не должно волновать. Найди одного. А он уже сам разыщет остальных. – Пауза. – Ты ведь понимаешь, что город все еще уязвим. Поэтому он его и забрал, чтобы сберечь.

– Я знаю. – Паулу поднимается на ноги, потому что мимо вот-вот промчится парочка бегунов. За ними едет велосипедист, хотя эта тропа предназначена только для пешеходов. По соседней дорожке проезжают три машины, хотя эта часть Центрального парка предназначена только для пешеходов и велосипедистов. Город продолжает жить и противоречить самому себе. Паулу ловит себя на том, что ищет в окружающих людях признаки опасности: изуродованную плоть, тех, кто стоит слишком неподвижно или смотрит слишком пристально. Пока все чисто.

– Враг был сокрушен, – рассеянно говорит он в трубку. – Битва прошла… решительно.

– Все равно не теряй бдительности. – Голос замолкает, и слышится хриплый кашель. – Город ожил, так что он не беспомощен. Помогать тебе он, конечно, не станет, но своих узнает. Заставь их действовать быстро. Нельзя, чтобы город вот так застрял на полпути, ни к чему хорошему это не приведет.

– Я буду осторожен, – говорит Паулу, все еще внимательно глядя по сторонам. – Приятно знать, что ты волнуешься за меня. – В ответ слышится циничная усмешка, однако Паулу все же улыбается. – Есть предположения, где можно начать поиски?

– Для начала можешь заглянуть на Манхэттен.

Паулу сжимает пальцами переносицу.

– А поконкретнее? Манхэттен очень большой.

– Значит, тебе стоит начать прямо сейчас, не так ли? – Раздается щелчок, и связь обрывается. Паулу раздраженно вздыхает, поворачивается и принимается за свое задание с чистого листа.

Он забывает свое имя где-то в туннеле на пути к Пенсильванскому вокзалу.

Поначалу он этого не замечает. Слишком занят ерундой, которой обычно заняты люди, подъезжающие к своей станции: убирает бутылку и пакет с крендельками, которыми только что позавтракал, пьет воду из пластиковой бутылки, засовывает выпавший провод от блока питания ноутбука в карман сумки, проверяет, снял ли второй чемодан с верхней полки, испытывает приступ паники, а потом вспоминает, что чемодан у него лишь один. Второй отправился вперед него в Инвуд, где его уже ждет сосед по квартире, приехавший несколькими неделями ранее. Они оба поступили в аспирантуру в…

…в… гм…

…ха. Он забыл название своего универа. Ну да ладно, вводные лекции начнутся только в понедельник, так что у него еще будет пять дней, чтобы устроиться и привыкнуть к новой жизни в Нью-Йорке.

Судя по всему, эти дни будут очень кстати. Поезд начинает сбавлять скорость, люди негромко болтают и перешептываются, с озабоченными лицами смотрят в свои телефоны и планшеты. Кажется, на каком-то мосту что-то произошло – теракт, как одиннадцатого сентября. Он-то будет жить и работать в центре города, так что его это почти не коснется, но все же, возможно, сейчас не лучшее время переезжать сюда.

Впрочем, разве для того, чтобы начать новую жизнь в Нью-Йорке, бывает подходящее время? Ничего, он переживет.

И даже больше, чем переживет. Поезд останавливается, и он первый выходит из дверей. Он испытывает радостное предвкушение, но старается не подавать виду. В городе он будет совершенно один, либо пойдет на дно, либо выкарабкается – но зависит это лишь от него самого. Некоторые из его коллег и родных считают это изгнанием, думают, что он брошен на произвол судьбы…

…впрочем, в тот сумбурный миг он не может вспомнить ни имен этих людей, ни их лиц…

…но это и неважно, поскольку они не могут его понять. Они знают его таким, каким он был, и, может быть, таким, какой он теперь. Но Нью-Йорк – это его будущее.

На платформе жарко, а на эскалаторе людно, однако он чувствует себя замечательно. Поэтому то, что происходит дальше, так удивительно: едва он поднимается и сходит с эскалатора, едва его нога касается бетонного пола, как вдруг весь мир выворачивается наизнанку. Все кренится вбок перед его глазами, уродливые лампы на потолке становятся слишком яркими, а пол как будто… вздымается? Все происходит быстро. Мир выворачивается наизнанку, его желудок сжимается, а уши наполняет титанический многоголосый рев. Звук отчасти ему знаком; всякий, кто бывал на стадионе во время большой игры, слышал нечто подобное. Над Пенсильванским вокзалом располагается Мэдисон-сквер-гарден, может быть, дело в этом? Вот только этот шум кажется гораздо более масштабным. Словно ревут миллионы людей вместо тысяч, и все эти голоса сплетаются друг с другом, ширятся, наслаиваются, выходя за пределы звукового диапазона, становятся цветом, дрожью, эмоциями. Наконец он зажимает уши руками и зажмуривается, но шум не стихает…

Однако среди этой какофонии нитью проходит один повторяющийся мотив, слова и мысль. Один голос, который яростно кричит:

«Иди ты к черту, тебе здесь не место, это мой город, убирайся!»

Он озадачен и с ужасом думает: «Я? Неужели… это мне здесь не место?» Ответа нет, и сомнения внутри него начинают бить свой собственный ритм, игнорировать который становится невозможно.

Внезапно рев стихает. Его сменяет новый, он раздается ближе и гораздо тише. Отчасти его составляет запись орущих над головой громкоговорителей: «Поезд из Нью-Джерси, следующий в южном направлении, останавливается в аэропорту Ньюарк. Посадка производится на пятом пути». Остальное – всего лишь шум огромного зала, полного людей, спешащих по своим делам. Когда в его глазах проясняется, он вспоминает: Пенсильванский вокзал. Он не помнит, как упал на одно колено под вывеской с расписанием поездов и почему закрыл лицо трясущейся рукой. Разве он не ехал по эскалатору? А еще он не помнит, чтобы когда-либо видел двоих человек, присевших перед ним на корточки.

Он хмурится, глядя на них.

– Вы что, только что сказали мне убираться из города?

– Нет. Я сказала: «Вы хотите, чтобы я позвонила в девять один один»? – отвечает женщина и протягивает ему воду. Она смотрит скорее с сомнением, а не с тревогой, будто он притворяется, что потерял сознание или словил припадок, рухнув посреди вокзала.

– Я… нет. – Он мотает головой, пытаясь сосредоточиться. Ни вода, ни полиция не помогут ему избавиться от странных голосов в голове, или от галлюцинаций, вызванных выхлопами поездов, ну или что там на него подействовало. – Что случилось?

– Да ты просто завалился в сторону, – говорит склонившийся над ним мужчина – грузный бледнокожий латинос средних лет. У него добрый голос с заметным нью-йоркским акцентом. – Мы тебя поймали и отвели сюда.

– О. Вот как. – Он все еще ощущает себя странно. Мир больше не кружится, но тот ужасный многослойный рев все еще гудит в его голове; он лишь стал тише, заглушенный окружающей какофонией, вечно царящей на Пенсильванском вокзале. – Я… кажется, в порядке?

– Что-то ты не очень в этом уверен, – говорит мужчина.

Так он и не уверен. Он мотает головой, затем снова мотает ею, когда женщина подносит бутылку с водой поближе.

– Я только что пил в поезде.

– Может, у вас сахар упал? – С задумчивым видом она убирает бутылку. Он запоздало замечает девочку, которая сидит рядом с женщиной на корточках. Они похожи почти как две капли воды: обе черноволосые веснушчатые азиатки с честными лицами. – Когда вы в последний раз ели?

– Минут двадцать назад, наверное? – Он не ощущает ни тошноты, ни слабости. Он чувствует себя… – Новым, – негромко произносит он вслух не подумав. – Я чувствую себя… новым.

Грузный мужчина и азиатка переглядываются, а девочка критически смотрит на него, даже приподняв одну бровь.

– Новым? Ты только приехал в город, что ли? – спрашивает грузный мужчина.

– Ну да? – О нет. – Мои вещи! – Но они тоже здесь; добрые самаритяне забрали с эскалатора и их, положив поблизости, в стороне от основного потока людей. На миг происходящее кажется ему сюрреалистичным; до него наконец доходит, что помутнение рассудка