прикрытые. Ева вчера упрямилась, не хотела идти среди ночи через всю Торпу, говорила: «Это же ваши родственники, не мои»…
А потом смеялась, слушая рассказы за столом, и помогала мыть посуду.
– Если голодная, – сказал Артур, – сама проснется. У нас свободный целый день, куда спешить?
Бабушка кивнула, не собираясь спорить:
– Еды полно осталось, вам с собой дадим… Какая хорошая девочка. У нее глазищи… говорят, такие у моей прабабки были. Синие. И очень добрые.
– Да, – Пашка и не думал, что простые бабушкины слова смогут его так порадовать, – она добрая. Иногда прикидывается ежом. Боится, что поранят. Защищается.
– Хорошая девочка… – повторила бабушка с улыбкой. – Артур, Пашенька. Вы ведь не наркоманы. Ни капельки. Я же вижу. Мы с дедом видим.
Пашка замер с открытым ртом, будто его, маленького, подловили на лжи. Сам виноват – слишком расслабился, влип в беззаботное детство. Он думал, что реальность, сотканная для деда с бабушкой, – не очень веселая, но с надеждой на хороший конец, – эта реальность держится до сих пор, как хорошая легенда для разведчика.
– …Я столько лет работала в педагогике. – Бабушка вздохнула. – У меня опыт. Вы понятия не имеете, что такое наркотики. И славно.
Сосновые ветки в хрустальной вазе исходили смолой, и большие шишки казались елочными игрушками.
– Паша, Артур, – сказала бабушка, – мы не знаем, почему вы сделали этот выбор. Но мы вас никогда не бросим.
* * *
Утром второго января Сашка выглянула в окно. Еще горели фонари, уже прекратился снег, в прорехах облаков едва светлело небо. Посреди улицы, напротив крыльца с каменными львами стоял человек, и заметить его можно было в основном по тени на снегу. Вместо шапки у него на голове лежал снег, и на плечах снег. Ни единого следа не было на снежной целине вокруг, ни человеческого, ни птичьего, ни отпечатка шин. Он стоял там от начала снегопада, фонарь оранжевого оттенка светил ему в спину, и тень лежала темно-синяя.
Сашка поверх пижамы набросила куртку. Сунула босые ноги в ботинки. Чуть не упала, сбегая по винтовой лестнице. Распахнула дверь на улицу. Каменные львы казались одетыми в белые снежные колпаки.
Валя был в сознании. Он не провалился в мысленные упражнения, не пытался стряхнуть свое тело, будто смирительную рубашку, не стал частью канализационного коллектора, не присвоил бесформенные лоскуты пространства. Он просто стоял.
Ей почему-то вспомнилось, как Лиза стреляла в Фарита Коженникова. Выстрелила в тень, надеясь убить того, кто ее отбрасывает. Или не надеясь, просто исполняя мечту.
– Я хочу забрать своего хомяка, – сказал Валя.
– Он замерзнет, пока донесешь. – Сашка только теперь почувствовала, как холодно снаружи.
– Я посажу его за пазуху. Он не замерзнет.
– Тогда идем, – сказала Сашка. – Я отдам его тебе наверху.
Она боялась, что Валя откажется, но он сделал шаг, другой. Посыпался снег с его непокрытой головы, с куртки. Комочки снега превратили гладкую целину в подобие лунной поверхности. Валя остановился, будто только сейчас сознавая, где и как провел последние несколько часов.
* * *
Она переоделась – надела домашние брюки и вязаный свитер. Валя кормил хомяка морковкой, которую позавчера принес Костя. О происхождении морковки Валя не знал, а хомяку было все равно.
– Я ничего им не сказал, – со стороны казалось, будто Валя обращается к хомяку.
– Я знаю. – Сашка вышла из-за ширмы, отделявшей ее «спальню» от «офиса». – Как они? Готовы к зачету?
– Готовы, – сказал он глухо. – Знать бы, зачем и кому нужен этот зачет…
– Нужен Речи. – Сашка встала у балконной двери, скрестив руки на груди. – Великой истинной Речи необходимы новые Слова, которыми Речь сможет оперировать.
– Паша и Артур были в гостях у бабушки с дедушкой, – быстро заговорил Валя. – Вместе с Евой. Они счастливы, понимаете? Они надеются жить дальше. Алиса надеется жить дальше. Она предложила… нам пожениться. Она думает окончить Институт… и жить как человек! А я ничего не сказал даже ей. – Он помолчал. – Наверное, к лучшему. Жить и не знать, что твоего мира больше нет и ты обречен.
– Возможно, ты прав. – Сашка кивнула.
Он посмотрел ей в глаза:
– И куда денутся все… люди? Которые живут в Торпе? Продавцы, полицейские… водители автобусов?!
– Куда деваются несказанные слова? Правила давно забытой игры? Куда девается свет, если выключить лампу?
– Вы так спокойно об этом говорите, – сказал он, будто преодолевая сильную боль. – Я подумал… что жить вместе с Алисой, повторяя один день, – не такая плохая идея.
– Если разрушена истинная Речь, – сказала Сашка, – времени тоже нет, как грамматического понятия. А значит, в кольце спастись никому нельзя.
Валя открыл клетку и взял хомяка в ладони. Прижал к груди, будто желая защитить.
– А вы? Что будет с вами? Вы тоже исчезнете?
– Нет, я останусь, – сказала Сашка. – Только я, в пустоте, вне массы и пространства, без материи, без идеи, без времени.
Он открыл рот, желая что-то сказать, – и закрыл его. Начал дрожать – заметно, не умея это скрыть. Хомяк завозился у него в ладонях, Валя неловким жестом выпустил его обратно в клетку.
– Ты принес мне свой страх, Валя? – мягко спросила Сашка.
– Я пришел за хомяком. – Он отвернулся.
– Мы так много говорили в этой комнате, – сказала Сашка. – Точнее, я говорила, а ты делал вид, что слушаешь.
– Я слушал.
– Тебе нравится моя мансарда?
Он кивнул, играя желваками.
– Эта комната. – Сашка улыбнулась, удивляя его. – Эта комната… Да. Это единственное место, где я все еще чувствую себя… прежней. Здесь я любила одного человека и спасала другого. Здесь ждала меня мама однажды, пока я была на занятиях. Здесь я поила тебя чаем с рогаликами… Здесь мой якорь, мой дом. Здесь я ставлю елку под Новый год.
– Это место исчезнет последним, когда разрушится реальность? – Ему захотелось уязвить ее.
– Реальность не разрушится, если я этого не допущу.
Вот зачем он на самом деле пришел. За надеждой. И это было ему особенно трудно, потому что поверить ей еще раз было для него пыткой.
– Но вы разрушитель, – сказал он, глядя Сашке в глаза. – Я видел.
– Я разрушаю и создаю, в этом нет противоречия, это диалектика, Валя. Если бы ты внимательно слушал, что я тебе здесь рассказывала…
– Я помню. – Он заговорил торопливо, будто боясь, что ему не дадут закончить. – Нельзя отменять большие Идеи, надо давать им новые Имена… Нельзя отменять страх, надо тащить его в жизнь, пусть будет как в Торпе… Пусть весь мир будет как Торпа, вот что вы хотите создать, это правда так?!
– Ты помнишь, что я говорила о выборе? – нарочито спокойно, медленно, на контрасте с его бешеным ритмом заговорила Сашка. – «Направленное усилие во имя любви». Помнишь?
– Но в вас нет любви, – сказал Валя. – Есть… огромные контейнеры с надписью «любовь», и они пусты. Декорация.
– Ты уже говорил мне что-то подобное. – У Сашки заныло сердце.
– Тогда я просто ляпнул… от злости. А теперь я
