— Отдай мне нож, — приказала Чачака. — И радуйся тому, что на тебя обратил внимание настоящий воин. Сейчас ты отправишься к нему в спальню и будешь ублажать его.
— Никогда! — крикнула Рукмини. Она закрыла глаза и, взмолившись к Дурге, изо всех сил полоснула себя по горлу.
* * *
Раджа Авенир не знал, плакать ему или смеяться, когда Катьяни приблизилась и доложила:
— Мой господин, господин Мохандас просит передать свои глубочайшие извинения. Он не сможет сегодня участвовать в переговорах, поскольку внезапно его охватила болезнь.
— Болезнь? — удивился раджа Авенир.
Молодая женщина выглядела ужасно озабоченной, и только в глубине ее глаз плясали смешливые огоньки. Неожиданно Авенир ощутил, как ему передается эта веселость. «Правы были мои советники, — подумал раджа, — с юной возлюбленной я и сам становлюсь молодым… Но чему она так радуется?»
— Да, мой господин, у господина Мохандаса внезапный приступ… э-э… — Неожиданно Катьяни прыснула. — В общем, эта болезнь не опасна.
— Я навещу Мохандаса и справлюсь о его здоровье, — решил Авенир.
— О, мой господин, это весьма милосердное намерение, — поклонилась Катьяни. Когда она выпрямилась, Авенир уже ушел.
Мохандас действительно отправился в покои, отведенные ему во дворце, и закрылся там. Однако не открыть радже он не мог. Входя, Авенир проговорил:
— Моя наложница доложила мне о твоей болезни. Я огорчен и обеспокоен, ибо продолжаю надеяться на то, что между нами наконец установится дружба.
Мохандас угрюмо смотрел на раджу. Он понимал, что скрыть происшествие ему не удастся. Проклятая девка разбила ему лицо! У него до сих пор шла из носа кровь, как у мальчишки, который неудачно выбрал себе соперника для глупой драки. И под глазом зрел огромный синяк. И скула рассечена. Боги! Не столько больно, сколько обидно.
Как ни опускал Мохандас голову, как ни отворачивался в тень, Авенир сразу все разглядел.
— Милостивая богиня! Кто же так поступил с моим гостем?
Мохандас почувствовал, что не может больше вести игру. И сказал прямо:
— Твоя наложница, госпожа Катьяни, избила меня плетью. Смейся, Авенир! Почему ты не смеешься?
— Я прикажу высечь дерзкую женщину, — медленно произнес Авенир.
— Высечь? — Мохандас покачал головой. — Авенир, ты решил довести меня до самоубийства своей чудовищной мудростью! Довольно и того, что я опозорен… Из-за меня ты убил одну женщину, теперь хочешь наказать другую?
— Та женщина, которую я убил, была виновна, — помолчав, отозвался Авенир. — Она изменила бы мне, не с тобой, так с другим мужчиной. Ты только помог мне понять это, поэтому я не сержусь на тебя.
— Что касается госпожи Катьяни, то она верна тебе… Даже слишком, — Мохандас потрогал разбитую губу. — Хитрая, ловкая — и преданная тебе бестия!
И, хотя ему было больно, он вдруг рассмеялся.
— Ей удалось то, что не удавалось никому: она заманила меня в ловушку! Береги эту женщину, Авенир, береги как драгоценный алмаз… И, прошу тебя, никому не рассказывай о том, что случилось.
Авенир крепко сжал руку Мохандаса выше локтя и быстро вышел из комнаты. Мохандас задумчиво посмотрел ему вслед.
* * *
Аурангзеб не позволил избавиться от Рукмини. Она была нужна ему для того, чтобы схватить Траванкора. Рано или поздно сын Авенира явится за ней. Слухи о любви наследника Патампура уже дошли до Калимегдана: такие истории всегда расходятся быстро. Люди прислушиваются ко всему, что говорится; а ветер разносит то, о чем умолчали люди…
Когда девушка упала, обливаясь кровью, первая к ней подбежала Чачака. Как ни сильна была ненависть старой женщины, она понимала: жизнь этой пленницы необходимо сохранить.
— Скорей! — крикнула мать Шраддхи, обращаясь к рабыням. — Зовите знахарку!
Одна из прислужниц вскочила па коня и помчалась за город, в предместье, где обитала самая известная из здешних целительниц. Конечно, в самых важных случаях к больным приглашали лекаря раджи. Лекарь, облаченный в белоснежные одежды, устрашающе ученый, с такой холеной бородой, что один только ее вид вызывал благоговение, осматривал хворых, изрекал разные непонятные слова, предлагал пустить кровь или сделать припарки. В иных случаях больным делалось хуже, и они умирали, и тогда лекарь сообщал, что боги ему открыли тайну: сей умерший разгневал богов и за то был ими наказан. Если же больные выздоравливали, лекарь принимал подарки и надлежащие почести, скромно выслушивая хвалу своему искусству.
Разумеется, Чачака даже в мыслях не держала, что следует обратиться именно к этому лекарю. Если ей по-настоящему нужна жизнь пленницы, незачем звать ученого мудреца. Здесь потребен совет настоящей знахарки, которая разбирается в простых и тяжких болезнях, вроде такой вот раны.
Лишь бы девка не истекла кровью… Чачака умела останавливать кровь. Она зажала рану пальцами и ждала прибытия знахарки. Та явилась — жуткая с виду, нищая старуха. Поговаривали, будто где-то она хранит сокровища, ибо выздоровевшие больные одаряли ее, кто чем мог. Но по внешнему виду, определить, богата она или действительно бедна, было невозможно.
— Эта женщина нужна мне живой, — коротко объявила Чачака.
Старуха повалилась перед важной дамой на колени, долго ползала, касаясь лбом пола, и наконец выпросила себе щедрую мзду. После этого она подбежала к пленнице и принялась рассматривать ее. Губы у девушки посинели, глаза закатились. Все было в крови.
Бормоча странные заклинания, старуха принялась плевать на рану, вздымать к небу жилистые руки и трясти головой. К удивлению Чачаки, кровь действительно скоро остановилась. Тогда старуха перевела дух и попросила питья и еды.
Ей принесли лепешку. Чачака, превозмогая отвращение, смотрела, как старуха мусолит голыми деснами угощение. Затем целительница прошамкала:
— У нее останется на шее шрам. Пусть пользуется притираниями. Но она будет жить.
— Хорошо, — величественно произнесла Чачака. И повернулась к рабыням: — Приберите здесь все. Скажите Дигаму, что женщина изуродовала себя и не подходит для его брачного ложа. Вознаградите целительницу и проводите ее до дома.
Так Рукмини, против своей воли, осталась жить.
Ее определили в прислужницы и поручили ей ухаживать за лошадьми. Девушка была рада этому. Ей совсем не хотелось иметь дело с людьми. Кони — другое дело. Эти животные благодарно встречали ее, пытались с ней играть, иные шалили, другие принимали ее заботы с удивительной вежливостью, которая иногда бывает присуща бессловесным тварям.
