центр неподвижной воды.
На мгновение я задержал дыхание, надеясь, что ничего не произойдет.
Затем мокрая и блестящая рука, одетая в белую парчу, высунулась из центра озера и схватила каменный диск, а после снова исчезла под водой. Я сжал челюсти. И снова здравствуйте.
– Сай, подними уже свою ленивую задницу, – крикнул Гвидион с другой стороны лужайки.
Я запрокинул голову, глядя на него. Смотреть на все вверх ногами было неудобно.
– Пожалуй, нет, – протянул я. – Не думаю, что встану, спасибо.
– Твой бедный меч уже наверняка совсем затупился.
– Ничего не изменится, если я использую его сегодня, – заметил я. – И завтра, и каждый последующий день он так и будет тупиться дальше.
Баэл рассмеялся.
– Никто за всю историю не произносил более правдивых слов.
Звон мечей прекратился, а шаги зазвучали громче, пока на меня не упала тень. Тяжелые кожаные ботинки Баэла возвышались по обе стороны от моей головы.
– Ты мог бы хоть немного потренироваться, а то ведь Гвидион не прекратит тебя донимать.
Я перевернулся и сел, чтобы посмотреть на кузена. Баэл покраснел от спарринга – трудная задача, хотя они тренировались уже несколько часов. Его золотисто-бронзовые кудри прилипли ко лбу. Я равнодушно покосился на него.
– Мне не нужно тренироваться.
– Мне тоже, но я все равно согласился.
Я нахмурился. Он пытался пробудить во мне чувство вины, мелочный ублюдок. Баэл вернулся всего на день или около того, но я уже знал, что ему скучно. Я мало что мог посоветовать. Я не проводил в замке столько времени с тех пор, как… да, в общем-то, никогда. Я никогда не оставался в столице так надолго.
По крайней мере, скоро это все кончится.
Словно прочитав мои мысли, Баэл сказал именно то, о чем я думал:
– До нашего путешествия в Срединье осталось всего два дня. Можешь на этот срок притвориться, что тебе нравится спарринг.
Мы оба одновременно повернулись к Гви. Он не смотрел на нас и будто вовсе не обращал внимания на наш разговор. Он снова вынул меч и наносил размашистые удары по воздуху, сражаясь с невидимым врагом.
Я уклончиво промычал себе под нос. Скорая поездка в Срединье была и благословением, и проклятьем. Она означала, что я наконец смогу покинуть этот чертов замок, но также означала, что нас ждет вторая охота, и по какой-то причине, которую не мог объяснить, я ее страшился.
Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь отогнать образы, которые норовили заполонить подсознание. Лгать себе было столь же бессмысленно, как и пытаться солгать вслух.
Я прекрасно осознавал, что в последнее время действовал… противоречиво. И не мог найти этому логичного объяснения. Мятежница преследовала меня. Поглощала все мысли наяву и в извращенных снах. Приходила в каждый кошмар и фантазию.
Что бы я сделал, не прерви нас тогда на балу? Я уже знал ответ. Мне это приснилось в таких мучительных подробностях, будто это пророчество. Возможно, так оно и было.
– В чем дело? – спросил Баэл.
Я приоткрыл один глаз. Я хотел сказать «ничего», но не смог. Вместо этого я выдавил:
– Ничего такого, что следует обсуждать.
Он фыркнул.
– Какое слабое уклонение от ответа. Ты какой-то странный в последнее время.
– То же самое могу сказать и о тебе.
Баэл открыл рот, чтобы ответить, но его прервал громкий крик, пронзивший воздух. Мы застыли. Я обернулся, ища источник крика, а Баэл, как я и ожидал, остался совершенно неподвижен. Его глаза закатились, обнажая белки. Он искал.
– Что это было? – спросил я.
Он тряхнул головой, не отвечая, а его глаза продолжали двигаться. Гвидион встал позади меня, столь же обеспокоенный.
Следом – без всякого предупреждения – воздух задрожал, и Баэл исчез.
– Что, черт возьми, происх…
Я не договорил. Еще один крик донесся с другой стороны замка, и я скользнул за кузеном в тени, прежде чем успел подумать.
Я появился на той стороне замка. Я, конечно же, беспокоюсь о Баэле. Это логично.
Без предупреждения Пух спикировал сверху и тяжело приземлился на мое плечо. Я вздрогнул, когда его когти впились в плоть, и нахмурился.
В Пухе не было ничего особенного, кроме размера – да и это моя заслуга, – но он был весьма полезным питомцем. Частично потому, что большинство считало его могущественнее, чем он был на самом деле, а я никого не разуверял. Его внешний вид был более грозным, чем его реальные способности.
– Ты нашел Баэла? – спросил я его, двигаясь к озеру. Я оглядел пустой лес. Там никого не было. Никого, кто мог бы меня услышать. – А девчонку?
Пух встревоженно каркнул, и я озадаченно уставился на него. Следует дать ему способность говорить – а то это уже становится смешным.
Поверхность озера впереди сияла в лучах заходящего солнца, и… Я остановился, услышав шум, который донес до меня ветер.
Какое-то незнакомое чувство поднялось в груди – инстинкт, который я не мог побороть.
Я сделал полный круг в поисках кузена и той, кто кричал. Сердце колотилось слишком быстро, а странный холод сковал меня.
Четыре странных фейри окружили безвольное тело на земле. Разметавшиеся каштановые волосы показались пугающе знакомыми. Я резко остановился, кровь прилила к ушам. Ярость заволокла глаза, тьма поглощала края зрения.
Краем глаза я увидел, что Баэл ринулся к ним. Черт возьми.
Существует серьезная причина, по которой Баэл никогда не вступает в открытый бой. Причина, по которой наша бабушка не хотела, чтобы он становился убийцей, хотя он подходит для этого больше, чем я. Причина, по которой вся семья и даже я следим за тем, чтобы он был на коротком поводке.
Я должен добраться до них первым.
Зрение померкло, и я выбросил вперед руку. Знакомое жужжание магии наполнило воздух, и двоих фейри откинуло в глубины озера. Мне даже не нужно смотреть, чтобы знать, что сейчас вылезут руки и утащат их на дно.
Двое других – рыжий мужчина и женщина – уставились на меня. Их глаза расширились.
Женщина отшатнулась и сделала два шага назад, а затем рухнула на землю бесформенной кучей, корчась и дергаясь, беззвучный крик исказил ее рот.
Мужчина с открытым ртом уставился на спутницу. Вернее, на то, что от нее осталось.
С ней ничего не произошло. В реальности. Но ее разум так не думал. Сейчас эта сука ощущала, словно ее органы кто-то пожирает изнутри. Словно ее кожа отслаивается от костей. А ее волосы и глаза горят и тают. Но поскольку она бессмертна, то никогда не умрет. И боль будет длиться
