прямо тут.
– Конечно, но так вы меня еще больше распалите, моя красавица, – отвечал довольный пирожник.
«Ничего, сейчас ты у меня успокоишься».
Агнес быстро встала, снять платье вместе с нижней рубахой для нее дело легкое – одно мгновение. Волосы, правда, растрепались, да уже ночь, чего прическу беречь. Она кинула одежду на свое кресло и пошла к нему в чулках красных с подвязками чуть выше колена и в туфлях.
– Ах, как же вы хороши, лучше и быть не может, – прошептал пирожник.
Он ее за талию обнял, по заду ее гладил, потянулся живот поцеловать, а она тем временем взяла его стакан и из левой руки, из малой склянки, стала в него капать. Делала Агнес это спокойно, не волнуясь, что любовник увидит. А уже накапав, освободилась от его объятий, взяла кувшин с пивом и наполнила стакан. Пирожник снова попытался ее обнять, протянул к ней руку, а девушка ускользнула и говорит:
– Выпей пива. И попробуй пирог. Как попробуешь то, что моя кухарка приготовила, так к моему лакомству приступишь.
– Ах, госпожа, не до пирогов мне уже. – Он попытался встать, схватить ее.
– Ну хоть пиво-то выпей! – Она едва не силой вручила ему стакан.
– Да я уже, кажется, пьян. От вас пьян. Голова кругом, – сказал он, но стакан взял и стал пить пиво. Допив, схватил Агнес за талию, начал жадно целовать девушку.
– Да не здесь же! – Она вырвалась. – Наверх пойдем.
Он согласился, но, проходя мимо ее стула, задел угол стола и засмеялся.
– Это как меня разобрало-то с двух стаканов пива. Раньше шесть кружек пивал, и то так не качало.
Агнес остановилась, посмотрела на него, теперь в ее взгляде было удовлетворение. «Вот, взялось зелье, может, даже последние капли и лишними были, следовало только подождать». Она села в свое кресло, взяла стакан, откинулась на спинку и, распутно закинув ножку на подлокотник, стала пить вино и смотреть на пирожника.
А Петер Майер тем временем опустился на лавку на другом конце стола. Уселся, словно устал, словно ноги уже не держали. Сидел, осоловело поглядывал на нее, и, кажется, ни нагота девушки, ни вызывающая ее поза больше в нем огня не разжигали. А потом он завалился на лавку, там и остался.
Агнес не спеша допила вино, приглядывая за любовником, а потом крикнула:
– Собака моя!
Тут же в комнате появилась Ута.
– Звали, госпожа?
– Что там с ним? – спросила Агнес.
Служанка взяла лампу, поднесла ее к пирожнику.
– Обмочился он.
Агнес отставила стакан.
– Принеси подушку да задуши его. Он мне больше не нужен.
Ута смотрела на госпожу с испугом и не двигалась с места.
– Да не бойся ты, дура, он не проснется. И притри за ним, лавку помой, а потом, как задушишь, скажи Игнатию, чтобы выбросил мертвого там, где по вечеру его подобрали.
Агнес договорила и посмотрела на служанку, ожидая ее ответа. Смотрела пристально. И от взгляда этого крепкие ноги Уты едва не подкосились, и она только и смогла ответить голосом, хриплым от комка в горле:
– Как прикажете, госпожа.
Агнес же встала и отправилась к себе; прошла мимо Уты, улыбаясь своим мыслям и на ходу принимая тот вид, что Богом ей был дан. На пирожника, что валялся на лавке, обмочившийся, даже не взглянула на прощание. А служанка проводила ее взглядом и на ватных ногах пошла за подушкой. Боялась ослушания: не приведи Господи осерчает госпожа.
Перед тем как выехать, звал кавалер к себе лекарей. Два ученых мужа, каждый при ученике, стоили ему по двадцать две монеты в месяц каждый. Волков едва не поперхнулся, когда их цену услышал, но Бертье уверял, что полковых лекарей дешевле найти невозможно, и пришлось ему поверить. Вот теперь полковник хотел поглядеть на тех, чей заработок равен заработку ротмистра, и пригласил лекарей к себе. И те явились.
Были они горды званием своим и совсем не думали, что какой-то солдафон станет их проверять. А солдафон возьми их и попроси:
– А покажите мне свой инструмент, господа врачи.
И, несмотря на удивление, отправился в их палатку, стал в их ящиках копаться. А при нем его молодой монах умный, для которого секретов в ремесле нет. Да и сам полковник знал, опять на удивление ученых господ, какие щипцы для чего и какая игла что зашивает. Полковник спрашивал у монаха:
– А эти щипцы – кости сломанные править?
– Именно, – отвечал брат Ипполит.
– А эти? Доставать из раны пули или наконечники?
– Именно, господин.
– А эта пила?..
– Отсекать невосполнимые члены, господин, – говорил монах.
Лекари молча глядели на то, как полковник копается в их ящиках. Такое на их памяти было впервые.
Поглядев на ящики, Волков остался недоволен. Инструмент не был так чист, как у брата Ипполита. У того все всегда содержалось в идеальной чистоте. И спросил:
– А чем, к примеру, господа, вы будете раны лечить глубокие от пуль или болтов арбалетных?
– Медицинская наука пока иного средства не знает, как заливание горячего масла внутрь через специальную воронку и зашивание раны льняной нитью, вымоченной в соли, – важно отвечал старший по возрасту лекарь.
Волков взглянул на брата Ипполита: прав лекарь?
– Достаточно будет масла теплого, хотя все до сих пор льют в раны горячее, – тихо отвечал монах.
Оба врача переглянулись, на лицах их едва не усмешка читалась, ведь любой из них монаху в отцы годился, а он их знания под сомнение ставил. Но Волкова их усмешки не волновали.
– Господа лекари, монах этот лечил меня многократно и вылечивал самые тяжкие мои раны. Посему будет он в моем войске старшим лекарем, а вы станете его слушаться, – сказал он тоном таким, какому перечить не всякий взялся бы.
Врачи лишь поклонились, соглашаясь. Как тут перечить, если жалованье тебе назначено двадцать две монеты в месяц.
– А пока идите и осмотрите на предмет хворей всех девок и маркитанток, что с нами пойдут; больных мне в войске не надобно, гоните их.
Казалось бы, что за дело ему до лекарей. Сказано в контракте иметь двух лекарей, он и нашел их, хорошие, плохие – какая ему разница. Что ему за дело до распутных баб, есть ли среди них чахоточные или чесоточные; до опрятности торговок, до чистоты котлов, до свежести мяса, до близости воды для питья и мытья, до нужников солдатских. Контракт выполнил, и ладно. Но дело ему было. По опыту, по своему двадцатилетнему опыту Волков знал, что все это влияет на
