так быстро ехать.
И её тонкое чутьё бензиновая вонь ничуть не тревожила. Она только чихала и пофыркивала иногда.
Старая крепость была предельно мрачным местом. Насколько я помню, её никогда не использовали по прямому назначению: в незапамятные времена она началась с форта и маяка, с которого жители столицы наблюдали за морем, потом её долго достраивали – и в конце концов она превратилась в тюремный замок. Маяк выглядел как сторожевая башня. Маленький тюремный храм, такой же мрачный, как и все крепостные постройки, из дикого тёмно-бурого камня, особенно не радовал – и надежду местным обитателям давал разве что на загробное прощение. Картину дополнял дым с верфей и сталепрокатного завода, но заводской грохот надёжно глушили толстенные крепостные стены.
Но Тяпке в крепости очень нравилось. Её прямо очаровывали запахи: и караул она тщательно обнюхивала каждый раз, и нюхала воздух, и тыкалась носом в щели. И принялась внимательно исследовать сапог Нориса.
– Крысу пнул, – сказал Норис и потрепал её по шее: к Тяпке он уже совсем привык. – Крысу чует, видимо.
Может, и крысу, подумала я. Вообще тут достаточно всякого разного, что может заинтересовать мою собаку.
– Хорошо, что вы рано приехали, леди Карла, – продолжал Норис. – Сегодня у всех много работы, мессир Броук забрал детишек, Клай с Райнором куда-то провалились – а мне нервно. Знаете, не люблю я всё это… происки ада, кровавые руки, змеящиеся в тумане…
– Клай и Райнор будут очень заняты, – сказала я. – У них особое задание. А детишки работают вместе с патрульными. Так что кровавыми руками будем заниматься мы с вами, Норис.
– Были бы нормальные диверсанты – не пришлось бы заставлять леди мести тюремный двор юбками, – грустно сказал Норис. – Гады эти перелесцы.
– А они перелесцы? – спросила я. – Арестованные?
– Нет, – сказал Норис. – Все наши. Кроме этого полудурка весёлого. Наставник Лейф велел заковать его в серебро на всякий случай. Он, мне кажется, впрямь перелесский.
– С него и начнём, – сказала я. – А почему он весёлый полудурок?
– А потому что он с мостовой цветочки собирал и чуть не попал под лошадь, – улыбнулся Норис. – Одетый в шинель и дамскую шляпку, простенькую – как швейки носят. А к жандарму, который его задержал, целоваться лез. Лапочка, говорил, я твоя муза… И акцент перелесский, жёсткий.
– Странное поведение, правда, – сказала я. – На чёрную орхидею похоже, да?
– На орхидею, – согласился Норис, – или даже на драконий корень. Целоваться лезут и всех любят под корнем, скорее. Но никакой алхимии мы при нём не нашли, документов тоже, а шмонило от него сивухой.
– Для обычного шмурдяка он слишком изобретательно ошалел, да? – сказала я. – Ладно, попробуем разобраться вместе.
– Вроде бы он проспался, – сказал Норис.
Мы прошли по тюремному коридору, и охранник отпер дверь в камеру. Арестованный и впрямь проспался и теперь сидел на койке и хохлился, как какая-то растрёпанная птица, – настолько тощий и несуразный, что даже одежда не скрадывала худобы.
Шляпки, положим, на нём уже не было – и во все стороны торчали буровато-рыжие волосы. И такой странной физиономии, как у этого парня, я в жизни не видела. Впрочем, он весь был такой.
Не знаю, что можно было назвать клеймом Тьмы. Он весь. Вот прямо так: целиком.
Надо было видеть его бледную треугольную физиономию, усыпанную веснушками сплошь! И на руках у него были веснушки. Видимо, если бы он разделся догола, оказался бы усыпанным веснушками, как рогалик – сахарной пудрой. Уши у него торчали как крылышки, глазищи громадные, жёлто-зелёные, нос кнопкой и широкий рот с тонкими губами. Так иногда рисуют обитателей болот: этакая помесь эльфа с лягушкой, только блуждающего огонька на макушке не хватает.
Увидев меня, он поразился.
– Господи Вседержитель, леди? – и попал взглядом на Тяпку. – Неужели леди Карла?
Хм, подумала я и сказала:
– Я-то Карла, а ты вот кто?
А Тяпка потянулась понюхать ему башмак. И тут парень резко изменился: посмотрел на Тяпку, посмотрел на меня – и на его лягушачьей физиономии нарисовался дикий ужас. Нестерпимый. Он подался назад, в стенку спиной, сглотнул и пробормотал:
– Да что я… я никто… я зря… я, понимаете, ошибся… чуток ошибся в дозе…
– Ты что? – удивилась я. – Тебе ничего не грозит.
А он затряс головой:
– Нет, леди, нет. Этого – не буду, не могу, не умею, не приказывайте, лучше убейте.
– Чего ты не можешь? – спросила я, а Тяпка попыталась подпихнуть нос ему под руку и лизала между пальцами, как могла.
Он руку убрал – и на Тяпку смотрел как на выходца с самого дна преисподней, когда вокруг никакой защиты нет:
– Это я, простите, понимаю, леди. Это не механическая собачка, леди, это и без очков видно. И про… в общем… это нельзя, простите.
Тут у меня в голове появились проблески понимания.
– Ага, – сказала я. – Это собачка с живой душой. А в чём ужас? Это была честная сделка, я за неё расплатилась. И тебя повторять что-то подобное заставлять не собираюсь, баранище.
Он выслушал внимательно и слегка успокоился. Потрогал серебряный ошейник, как тесный воротник, подумал. А я ему клешню сунула под нос:
– Не знаю, что ты сейчас себе вообразил, но мы тут живыми душами не торгуем. Это моя собачка, ясно? Моя собачка, которую убили. Я выкупила её у Тех на время, заплатила куском судьбы. Ты о Церле-Чернокнижнике слышал?
– То-то и оно, – сказал он печально, – что слышал, леди. Слышал, какие жуткие у него были формулы. Я ещё не понял, как в Прибережье, но вот дома у меня о Церле в последнее время вспоминают часто.
– В какой связи? – спросила я.
Он тяжело вздохнул.
– Да всё в той же, леди. Что Прибережье и Междугорье всегда были, мол, прибежищем еретиков и ведьмаков – и короли под стать. Что ещё могут говорить… В газетах писали о вас. Вы же в курсе, да?
– Обо мне?! – удивил.
– О вас, если вы – леди Карла из дома Полуночного Костра. А по всему – вы, – и он вдруг усмехнулся. – Вас любят рисовать, леди.
У меня и вовсе отвисла челюсть:
– Ого…
– А вот, – чудак сполз с койки и, пошатываясь, подошёл к маленькому столу, застеленному старой газетой. – Осталась, понимаете, в кармане…
На столе стояли пустая кружка и миска с нетронутой кашей. Арестант сдвинул посуду, снял газету, листанул – и показал мне.
Газета была перелесская, называлась «Новое время» – и у заголовка красовался герб дома Рандольфа, хищная птица на щите. И от картинки у меня Дар взметнулся костром, в который плеснули горючки.
Там была
