со злом, только с другой стороны.
Кажется, именно тогда я окончательно поняла, что, будь на мне хоть ещё три клейма Тьмы, всё равно я солдат Света. Так уж почему-то ложатся карты. Ведь если стоять перед судом Всевышнего, то я – явно на той же стороне, где Лейф. Не там ведь, где гады с динамитом или отрезанными ушами.
Я пошла обратно в бастион. На дворе было холодно, а всё равно уютнее, чем внутри. Диву дашься, как Ольгер ухитрился там расположиться с удобствами: камеры – как коробки, стены серые, окошки под самым потолком, свет еле сочится, железные койки, прикрученные к полу… Честно говоря, тяжело отделаться от мысли, что до казни тут Церл сидел, – только не знаю, в каком каземате точно. Может, и ещё интересные узники были – ну тайные узники, все ж понимают… Никто отсюда не бежал никогда. Некромант, чернокнижник, алхимик – всё равно…
Мне показали артефакты. Интересно.
Я очень надеялась на ухо, но ухо мне ничего не дало: его отрезали у живой женщины. Бедняжку ужасно жаль, но лучше бы они потрошили труп: по такому мясу я ничего не могла понять, кроме того, что его нашпиговали злом, как жареную рыбу пряными травками. На гвозде, которым ухо было проткнуто, виднелись какие-то царапины, но я не поняла, знаки это – или просто ржавчину с гвоздя сцарапали, когда выдёргивали его из гроба. Гвоздь был из гроба – без вопросов. Но смысла всей этой дикости я не могла уловить.
И карточки были редкостно мерзкие: все девки – жалкие, худые и то ли больные, то ли одурманенные. От каждой карточки тянуло не столько настоящим злом, сколько тоской, унылой мутью. Чтобы в этом разобраться, надо было быть экспертом именно по чернокнижию – а я уж точно экспертом не была.
Я решила потом расспросить Ольгера и приказала показать, где держат арестантов.
Ольгера в камере оставили в его собственной одежде, а вот диверсантов переодели, как полагается по уставу, в полотняные штаны и рубахи без завязок. Очень дельно: кто знает, какая дрянь могла оказаться в их тряпье – и что они умели делать с нею. Но когда караульный мне открыл глазок камеры, задержанный гад сидел в этих штанах и завязывал в узлы рукав рубахи – а второй уже был закручен в какой-то клубок из узлов.
– Что вы за остолопы! – сказала я караульному. – А если бы этот ненормальный повесился?
– Не на чем, леди, – заикнулся караульный.
Не слишком опытный ещё, подумала я. Сюда лучше тех, кто служит давно и знает, как это делается.
– Привязать рукав к койке, петлю на шею – и удушить себя, – сказала я. – Ты не сможешь, а такие – запросто. Скажи надзирателю, что смотреть надо внимательнее.
И вошла. Гад на меня уставился. Взгляд у него был злобный и совершенно безумный – и рубаху свою он держал как оружие.
Совершенно напрасно, между прочим. Может, узлы и были какими-то особенными, но связь с адом мы в бастионе перекрыли намертво, поэтому он мог хоть сам завязаться в узел – адских гончих призвать бы не удалось.
Только он этого не понимал и не чувствовал, что держит в руках пустую тряпку.
– Ладно, – сказала я. – Расскажи, чьё это ухо.
Он смотрел на меня и ухмылялся, гадко, будто это я стояла перед ним голая, а не наоборот.
– Слушай, – сказала я, – лучше говори, пока я спрашиваю, а не прошу охрану выбить это из тебя. Я, конечно, леди, мне порой жаль и таракана раздавить, но ты не таракан, если тебя будут жечь – я на огонь даже не плюну, чтоб слабее горело.
Он смерил меня сальным взглядом:
– Ты до сих пор жива, ведьма, пока я тебе разрешаю.
– Ничего себе, – говорю. – Ты не только наглец, а ещё и дурак?
Он снова ухмыльнулся, снисходительно:
– Да ты знаешь ли, девка, что вот здесь – твоя страшная смерть? – и тряхнул своим завязанным в три узла рукавом. – Стоит только мне сказать пару слов…
– Так скажи, – фыркнула я. – Давай, говори. Напугал кошку рыбьей головой…
От него несло таким, что я понимала: если бы не святые символы везде, по всему бастиону кружились бы бабочки-сажа. Но вот что интересно: он явно совершенно не понимал, что происходит. Он был спокоен, самоуверен и злораден, явно думал, что ситуация у него в руках, и не торопился. Он был простец, совсем простец: не видел, не ощущал, что делает своими узлами и словами. С его точки зрения, я думаю, результат просто появлялся из ниоткуда. И он тут же подтвердил эту мою гипотезу:
– Я скажу, когда захочу. Я белый маг, меня любит Господь, и мне подчиняются древние силы земли. У меня древнее знание и власть над такими тварями, как ты, – и вот тут он заметил Тяпку. – Смотри! – заорал злобно и радостно. – Сейчас я упокою эту нежить!
– Р-рр, – тихонько сказала Тяпка и села у моей ноги.
А гад затряс узлом и завыл:
– Через три узла, и два узла, и сердце совы, и рога козла – убирайся из мира, тварь!
Тяпка выслушала с интересом, я тоже. По-моему, он нёс какую-то нелепую нескладуху – и я подумала, что гончие, видимо, натасканы на определённые слова, как настоящие псы – на команду. Разумеется, ровно ничего не произошло – и гад завыл на все лады, понёс болезненную ахинею, призвал на наши головы силы солнца и луны, проклял нас именем Господним – и чем дальше, тем было жутче, потому что он распалил себя до пены на губах.
И в конце концов я сказала:
– Хватит кривляться.
Вот это его удивило. Не просто удивило даже, а ошарашило. Гад вправду ждал немедленной реакции, ясно было, что ждал, – и я подумала, что у него такое уже получалось. Он уже убивал кого-то таким образом, вот что.
Он так поразился, что принялся проверять узлы – и морда у него на миг даже стала похожа на лицо от потрясения. Но на меня он взглянул с яростной ненавистью: не будь у двери караульных – кинулся бы с кулаками, а так только шипел:
– Ведьма! Проклятая!
– Силы нет, а? – спросила я.
И вот тут злодей меня удивил. Он прямо-таки почти вежливо и, пожалуй, жалобно сказал:
– Вправду нет. А почему?
Я поняла, что тут у нас появился какой-то шанс на разговор, и сказала:
– Будешь откровенно говорить – я объясню. А попытаешься крутить и вилять – конец тебе, так и знай. Если
