хочешь хоть как-то уцелеть – представь, что ты на исповеди.
Он скривился, но не возразил. Вообще как-то обмяк, присмирел, как прибитый: то ли оттого, что решил, будто его магическая сила покинула, то ли начали действовать знаки наставника Лейфа, и без ощущения ада поблизости гаду в конце концов стало тоскливо и беспокойно. Как пьянице без бутылки.
Я велела принести ему нормальную рубаху и приказала, чтобы надел. Мерзко было смотреть на голого, всё равно что на дохлую лягушку. А почему – я и сама не могла понять: никогда меня нагота особенно не смущала. Но рубаху он надел – и начал говорить.
И говорил, и говорил, и говорил… понесло его.
А в моей голове весь этот поток омерзительного трёпа, хвастовства, сальностей и прочей дряни сам собой укладывался в схему. Я очень многое поняла тогда.
Это был очень тяжёлый способ обучения.
Но ценный.
* * *
Тем вечером у нас был очень расширенный совет.
Там были Виллемина, все детки, Клай и Райнор, Ольгер – а ещё Броук, Норис, наставник Лейф и наставник Элия. Я собиралась до всех донести: вот с чем мы, дорогие мои, имеем дело.
И артефакты я им разложила на столе.
Все рассматривали, только Элия убежал блевать – но это он с непривычки, я не обиделась. Тут ничего не поделаешь: во‑первых, не у всех крепкий желудок, а во‑вторых, Элия всё-таки был духовник покойного государя и прожил слишком уж спокойную и благополучную жизнь. И я просто подождала, пока он приведёт себя в порядок.
Он пришёл зелёный, но пришёл. Уже очень хорошо.
– Ну так вот, – сказала я. – Вот это ухо – оно когда-то принадлежало несчастной девке, которую эти твари разрезали на части заживо. Уверенные, что делают абсолютно богоугодное и благое дело, потому что на такое их инструктор брал только тех, кем уже ад завладел по самые ноздри. В какой-то момент, насколько я понимаю, они просто переставали отличать добро от зла. Ад врёт, врёт всем, тем и живёт, но почву готовили люди.
– Перелесцы? – спросил Клай.
– В данном случае – наши сограждане, – сказала я. – Но руководили ими из Перелесья, не сомневаюсь. Оттуда присылали инструкции – и там назначали мишени. Это ухо – по вашу душу, Броук. В идеале – вы должны были перестать понимать, «слышать», то, что вам говорят. Рассудком повредиться, в общем. В худшем случае – вы бы оглохли.
– То есть о моей роли они в курсе, – сказал Броук. Не спросил, а, скорее, сам себе подтвердил.
– Да, – сказала я. – Вы сейчас больше на виду, чем были при государе Гелхарде. Пара открыток тоже предназначалась вам, но вообще – они для всех членов Большого Совета, до кого можно будет дотянуться. Они все были заговорены на апатию и тоску. Наверное, несколько смертей сразу могли бы вызвать подозрение – поэтому мессиров работяг решили просто выключить из работы. И всё это, как я понимаю, должно было дополнить эффект от взрыва на верфи. Потому что они все собирались вернуть Прибережье в лоно истинной веры, понимаете? В объятия Перелесья и Святой Земли. Уничтожить слуг тьмы при дворе – и пусть бы регентом для младенца Вильмы был его дядюшка Рандольф. Под стягом Сердца Мира и Святой Розы объединились бы все северные земли – вот тут бы и наступил золотой век.
– А меня разве не собирались убить? – удивилась Вильма. – Это ведь как-то несправедливо!
– Нет, государыня, – сказала я. – Если, конечно, ты бы не выкинула младенца во время коронации, когда верфи взлетят на воздух, ну или тебя не ушибло бы камнем. Но специально они не собирались. Ты же просто девочка, да ещё и беременная. С их точки зрения – не фигура. Наоборот, в определённом смысле ты была бы даже полезна: вот родишь, а ребёнок – родственник Рандольфа.
– Я молодец, – удовлетворённо сказала Вильма. – Славно вру, правда? Но, между прочим, Людвиг Междугорский этому младенцу тоже не чужой.
– Молодец, – сказала я. – Только дедушка, государь Людвиг, не считается. Вернее, его довольно демонстративно не принимают в расчёт. Наверное, потому, что Междугорье на наши земли и не думает претендовать. В общем, тебя они трогать не будут. Но твоя свита, особенно ближний круг, под ударом.
– Буду принимать чрезвычайные меры, – сказал Броук.
– Вы и Раш – мишени номер один, – сказала я. – Потом идём мы с Райнором и Клаем, но они не очень понимают, как к нам подобраться. Поэтому я думаю так: вас, мессир, и Раша они попытаются проклясть, а нас – это ко всем некромантам относится – будут взрывать или стрелять в нас. По крайней мере, очень похоже на то.
– Мессир Броук, – сказал Ален, – возьмите меня с собой, пожалуйста. Можно я поживу в вашем доме? Я вижу угрозу дальше всех.
– Нет, – сказал Броук. – Ты будешь жить у мессира Раша. Он правитель, его обязательно надо прикрыть. Я возьму Ларса.
Ларс просиял.
– Он ещё мелкий, – сказал Райнор.
– Он достаточно чуткий, – сказал Броук. – А ребята постарше понадобятся в патруле. Командует Норис.
Виллемина слушала и кивала:
– Верно, верно. А ты установила связи, Карла? Кто их инструктор?
– А вот это самое интересное, государыня, – сказал Броук. – Это леди Карла сообщила нам сразу, как закончила с допросом. На них работал, представьте, святой наставник. Храм Святой Розы на Водах, это за городом, на побережье, около Розовых Скал. Мы уже установили наблюдение, связи раскрутим. Но – наставник… это крайне неприятно.
– А чему удивляться, дети мои? – грустно сказал Лейф. – С давних времён говорят, что злобная нежить легко прячется в храмовой тени. Жизнь наставника не так легка, как считают миряне. В какой-то момент он может решить, что блага земные ему куда милее спасения души. Ад страшен, но это потом… да к тому же адепты ада нашёптывают падшему, что и после смерти позаботятся о нём. Видимо, в какой-то момент падший начинает этому верить.
– Именно так, наставник, – сказал Ольгер. – Среди этих полно священников… по крайней мере, в Перелесье. Они же считают себя истинно верующими, а это дивная лазейка. Их покупают на чудеса… В храмах Перелесья чудеса творятся то и дело, об этом в газетах пишут. Благодать, благодать… чудеса делать до смешного легко. И все ведутся на чудеса.
Элия, который всё это время сидел, закрыв лицо руками, посмотрел на него глазами замученной собаки:
– Я не могу поверить. Не могу поверить, чтобы дети Божьи, забывши заповеди и Писание, сами себя ввергали в страшный грех и уверены были, что творят
