кучерявых кронах гнездились вороны и сороки. По утрам над улусом разносился грай. Вот уже несколько дней Тураах наблюдала за птицами. Тайах-ойуун ясно дал понять, что не может помочь будущей удаганке. По его словам, тайное мастерство шаманов должно открываться Тураах во сне, но она не помнила снов. Однако старый шаман дал ей подсказку: Тураах из семьи ворон, быть может, они помогут ей?
Птицы вели себя совершенно по-птичьи: громко каркали, высматривали что-то, как дозорные, сидя на зеленых верхушках осин, постукивали клювами по черной земле. Могли ли они знать о тайных путях Трехмирья?
Вот и сейчас одна ворона важно прохаживалась почти у самых корней осины, вторая пряталась в пушистой кроне. С верхушки дальнего дерева наблюдали сороки. Тураах аккуратно поставила туесок с ягодами на землю и зашагала к рощице. Разгуливающая по траве ворона повернула голову, блеснула черная бусинка глаза.
– Ясного неба и легкого полета тебе, сестра! – обратилась к ней Тураах. С чего начать разговор, она обдумывала долго, но ворона только пронзительно каркнула в ответ и сорвалась с места, следом за ней вспорхнула вторая. Птицы сделали круг над деревьями и исчезли в чаще.
Сверху обрушился насмешливый стрекот сорок. Птицы радостно скакали по ветвям, их смех горстью мелких камешков сыпался на обескураженную Тураах. Потешившись вдоволь, сороки с гвалтом улетели по своим сорочьим делам.
В глазах Тураах стояли слезы: идея с воронами провалилась. Раздосадованная, она повернула обратно – туда, где сиротливо ждал полный туесок.
– Крарх, попытка была неплохой, – добродушно раздалось сверху. Тураах обернулась. На землю в нескольких шагах от нее тяжело опустилась старая ворона. Перья ее, некогда черные, поблекли, один глаз был мутен, из-за чего птица все время держала голову набок. – Не обращай внимания на молодежь, им бы только веселиться да сплетничать. А за советом нужно приходить к старикам.
– Ты поможешь мне, мудрая тетушка? – Тураах едва сдерживалась, чтобы не запрыгать от радости. И все еще не верила. Ворона! С ней говорит ворона!
– Стара я для провожатой, не угнаться мне за юной удаганкой. А вот племянница моя много повидала, и пламень любопытства еще не потух под тяжестью мудрости. Я пришлю Серобокую к тебе, как только она объявится в наших краях.
Не дождавшись ответа, седая ворона грузно поднялась в воздух и скрылась в кроне.
– Спасибо! – звонко крикнула Тураах и вприпрыжку помчалась к улусу, легко подхватив туесок и торжественно закинув горсточку сладкой ягоды в рот.
Пробегая мимо юрт, Тураах заметила нескольких девочек, бывших подружек. Те искоса поглядывали на нее, перешептываясь. Сердце ёкнуло, но Тураах не сбавила шаг. Пусть сплетничают, совсем как глупые сороки!
Табата сидел, напряженно выпрямившись под цепким взглядом Тайах-ойууна. Старый шаман молчал, и Табате становилось все неуютнее, хотелось пошевелиться, задать вопрос, разрушить тишину, но не значит ли это выказать слабость? И Табата упрямо молчал. Ойуун насмешливо сощурился, в углах глаз собрались лукавые морщинки:
– Кто такой шаман?
Табата моргнул, проигрывая противостояние взглядов. В вопросе чувствовался подвох, но какой?
– Тот, кто обращается к богам и духам, лечит людей, – это было первое, что пришло в голову. Табата понимал: он ступает в расставленную ловушку. Но другого ответа у него не было.
– Каждый охотник, входя в лес, обращается к богачу Байанаю, каждая женщина улуса знает, какой отвар дать ребенку, мечущемуся в лихорадке. Они тоже шаманы?
– Нет…
– Тогда кто такой шаман?
Насмешка в карих глазах Тайаха резала ножом. Табата опустил голову и задумался. С тех пор этим вопросом старый шаман встречал его каждое утро. И каждый раз после ответа Табаты лукавые морщинки проступали на лице ойууна, а потом он вел Табату в тайгу: рассказывал древние предания, показывал лекарственные растения, учил читать знаки леса. Так началось обучение Табаты.
На коричневых линиях таналая [19] рдели красные ромбики, будто причудливые закатные солнышки, дремлющие на верхушках гор. Тураах лежала на сбитой постели, разглядывая поблекший местами узор. В голове царила пустота. Ни обрывков сновидений, ни новых знаний – ничего. Только гул во всем теле, словно она не спала, а боролась с чем-то неведомым. Действительно ли там, за гранью сна, Тураах встречается с Великим Вороном? Или слова ойууна лишь лживое утешение? Не найдя ответа, Тураах выпуталась из дохи и направилась во двор – умываться.
Дом был пуст, двор тоже. Тураах казалось, что мать избегает ее. Отец, пробыв дома совсем недолго, вернулся на пастбища. Дни шли за днями: Табата пропадал в тайге, обучаясь у старого шамана чему-то таинственному, Тураах бродила по дому, хваталась то за одно дело, то за другое, но тоска и одиночество не отступали.
Тураах окинула взглядом подступающий к улусу лес. Тихо подкрадывалась осень, золотя верхушки осин. Яркие лучи солнца теряли свою силу, и ночная прохлада уже не отступала с восходом солнца, задерживаясь до середины дня. Засучив рукава, Тураах плеснула в лицо студеной водой из стоящей во дворе лохани. По рукам побежали мурашки, захотелось вернуться под ласковую доху.
– Крар, – сердце радостно ухнуло, Тураах вскинула голову. На крайнем сэргэ с верхушкой в виде конской головы восседала ворона.
– Серобокая? – выдохнула Тураах, радуясь и одновременно страшась разочароваться.
– Крарх, она самая. А ты, я так понимаю, юная удаганка Тураах?
На фоне свинцового, затянутого тучами неба темно-зеленым частоколом вздымались ели, стремились дотянуться до небесного купола и, пронзив его, дать выход дождю. С верхушки сопки, где стояли Тайах-ойуун и Табата, открывался чудесный вид на озеро. Его темно-синее полотно по краям было расписано ломаным узором перевернутых вниз желтых макушек осин.
Тайах-ойуун, которому тяжело дался подъем по лесным тропкам, опустился на торчащий из земли камень и, отдышавшись, задал ученику привычный вопрос:
– Кто такой шаман?
Табата, не один вечер проведший в размышлениях, перебирая в уме все то, что рассказывал и показывал ему наставник, на этот раз ответил уверенно:
– Шаман – это тот, кто подмечает всякое изменение в мире. Подмечает и стремится проникнуть в его корень.
– Отчасти, – улыбнулся ойуун. – Природа мудрее нас. Слух у шамана должен быть острее, а взгляд зорче, чем у обычного человека. Любое наше действие сказывается на мире. Мор среди скота, лесной пожар или буря… Причиной бедствий может стать неумелое вмешательство шамана или неуважение человека к природе. Убьют охотники матку, выкармливающую детеныша, или ее жеребенка без позволения Байаная-богача, и пойдет огонь набивать свою ненасытную утробу. Или дичь пропадет с охотничьих угодий твоего улуса. Или мор выкосит табуны. Потому приходят охотники к шаману. Потолкует ойуун с Лесным Хозяином да подскажет, в какую сторону идти, чего опасаться, какую дичь не загонять. Наставит, чтобы не брали больше, чем требуется. Сильный шаман должен видеть, чем его мир живет, как меняется день ото дня. Следить, чтобы не порвались тонкие нити – связь человека с природой. В этом наша задача.
Тайах помолчал, глядя на открывающийся с вершины сопки простор.
– Мы долго шли через тайгу, что изменилось в чертогах Байаная?
Табата взволнованно огляделся: да ведь они с наставником блуждают по лесу каждый день, что здесь могло измениться? Лиственницы стали желтее? Тайах-ойуун рассмеялся, словно услышав его мысли. Табата нахмурился. Отсмеявшись, ойуун взглянул на Табату серьезно:
– В моих ногах уже нет той силы, что прежде, тяжело старику бродить по лесной чаще. Ты будешь моими ногами, глазами и ушами. Каждое утро ходи в лес, Табата, вслушивайся, всматривайся, прорастай корнями в благодатную землю, а потом рассказывай мне, как меняется мир.
Зачарованно глядя в карие глаза ойууна, Табата кивнул.
Крылья Серобокой прошуршали над правым плечом, звук утонул в неспешном шепоте леса. Тураах вся обратилась в слух. Листья с чуть слышным щелчком отделялись от тонких веток и, мягко шурша, ложились на землю. Где-то слева в кустарнике шебуршала мышь. Шорохи, шелесты, шепоты. Тураах поймала ритм жизни леса и стала раскачиваться в такт. Сквозь звуки начали проступать образы. Вот, настороженно передергивая ушами, ступает по звериной тропе красавец-олень,
