целые аллеи многовековых дубов, испокон веков считавшихся деревьями силы и служившими символом Валиона. Все вокруг радовало глаз: красиво разодетые горожане, богато наряженные дома, нигде больше не сыскалось бы столько памятников самым разным героям и божествам. Подчас мраморные и каменные изваяния являлись всего лишь украшениями, но от того не становились менее величественными.
Впервые очутившись здесь, можно было почувствовать странное напряжение в воздухе. Территорию Императорского квартала поделили между собой два враждовавших лагеря. Военная академия заняла свою стратегическую позицию на западном пригорке. Возле главного здания в боевом порядке выстроились стрельбище, турнирные поля, ристалище и ямы гладиаторов. С востока на ратные построения надменно взирали огромные окна Университета, состоявшего из нескольких корпусов и огромного кампуса. Главные умы империи бились в этих стенах над вопросами политики, архитектуры, литературы и промышленности. Поговаривали, что сражения на кафедре натурфилософии по кровожадности и жестокости не уступали схваткам в ямах гладиаторов!
Разногласия представителей Военной академии и Университета касались такого числа вопросов, что на перечисление их могла бы уйти отдельная книга. Каждый год между сторонами возникали все новые противоречия, которые нерешенные скоро становились старыми, а потом с ними поступали так, как и полагается в любом развивающемся обществе: их откладывали на потом. Таким образом спорных вопросов набралась целая куча, и с некоторых пор весь квартал буквально разделился пополам. Пограничной зоной служила небольшая речка, текшая с севера на юг и пересекавшая всю столицу. Последователи обоих лагерей следовали собственным кодексами и даже носили особые мантии.
Не поделенной осталась только земля возле двух зданий, говоря о которых, самые прогрессивные умы бледнели и старались унять дрожь в голосе.
Первое – огромный дворец императора, возведенный на Великом холме сотни лет назад. Несмотря на возраст, он незыблемо стоял каменным великаном посреди города. Шли годы, и правители облагородили серые стены роскошью драгоценных гобеленов. Каждый государь старался разукрасить дворец на свой вкус: монументы, позолота, лепнина, фонтаны и дорожки. Сотни умелых мастеров месяцами трудились на стройке, лучшие архитекторы ломали голову, чтобы умилостивить его Величество. Некоторые проекты были столь грандиозны или безумны, что монархи не доживали до дня окончания стройки. И вот уже новые когорты мастеров ломали неоконченную работу, чтобы претворить в жизнь задумку новопомазанного избранника богов. После всех этих переделок фортификация давно превратилась в роскошные палаты, так что короли древности вряд ли бы признали свой родной дом.
Второе здание – храм Ста – расположилось северней и держалось особняком от остальных построек квартала. Любопытству здесь были не рады и всякие Варва́ры запросто могли лишиться тут не только носа. Люди, жившие в Валионе, были известны своей рассудительностью и старались не интересоваться делами ордена. Замок не только сам по себе занимал обширную территорию, но еще и обладал богатыми прилегавшими владениями. Твердыня, в отличие от жилища правителя, нисколько не менялась с течением веков и напоминала обитель древнего народа, которую бог-кузнец Дарун высек из цельной скалы. Одинокая башня, и правда, походила на горную пику. Она пронзала облака и тянулась к самому солнцу, потому средь граждан храм называли Небесным Шпилем. Серые стены замка внушали куда больший ужас, чем Узилище. Среди народа бытовали самые разные небылицы и слухи о легендарном месте.
– Будешь долго смотреть на изваяния героев и увидишь на их лицах дьявольскую усмешку, а у поверженных горгулий отрастут крылья! – шептались люди, но редко находился такой смельчак, который желал проверить нелепые слухи.
В ордене при храме всегда числилось сто братьев. Никто не знал, как коллегия отбирала претендентов, которыми становились прославившиеся в битвах рыцари-дворяне и простые крестьянские дети. Получить конверт, отороченный черным крестом, считалось высшей честью. Каждый обращенный отрекался от всего земного, в том числе – собственного имени.
Простой народ всегда находил, кого обвинить в собственных бедах и тяжелой жизни. Церковь упрекали за отсутствие истинной веры, тюрьмы – за насилие над заключенными, армию – за беспутство и пьянство. Находились даже смутьяны, критиковавшие императоров за бездарное правление или непомерно высокие налоги, но никто никогда не высказывался против ордена Ста. Самые отъявленные клеветники и базарные торговки закрывали рты, когда речь заходила о братьях Небесного Шпиля.
Утренняя прохлада затушила последние огни в окнах засидевшихся до утра писчих. На улицах гасли факелы и масленые фонари. От светильника к светильнику, зевая, двигались подозрительные личности в поношенных балахонах со свечой, паклей и масленкой.
Некоторые приезжие, старавшиеся пораньше уладить дела, с боязнью косились на этих странных людей. Напрасно, их не стоило опасаться. Это были вовсе не бандиты, а обычные лампадные. Они всего лишь спешили заменить прогоревшую паклю на факелах и залить масло в фонарные масленки. Местные звали их «угольками», и, думаю, здесь пояснений не требуется.
Раньше остальных рабочих по улице пробегали подмастерья кузнецов, спешивших разжечь печь и приготовить инструменты.
– А как же пекари? – спросят многие, считая что они просыпаются раньше остальных. Так и есть, но в булочных в это время уже давно кипела работа. Мастера и их помощники жили прямо в хлебопекарнях, и выходить на улицу им не было никакой нужды.
Дозорные на башнях четырех врат не дремали. Круглые сутки, в любую погоду и время года, они стерегли покой Валиона. Рассветные часы больше всего ценились среди стражей, в это время на стенах царило необычное спокойствие. Редко какие путники так рано направлялись к вратам, и все четыре тракта отдыхали от дневной толкотни.
На одной из северных башен дозорный, чья вахта подходила к концу, стоял, опираясь на длинную пику, и скучающим взглядом мусолил горизонт. Любой солдат мечтал попасть в стражу северных врат, через которые проходило меньше всего народа. Правда, за последнее время поток приезжих заметно вырос, да и пейзаж нагонял страшную тоску.
– Черт бы побрал этих лесорубов, разбивших западную дорогу своими телегами, и гильдию строителей, которая не может ее починить! – выругался дозорный и зевнул, до боли разинув рот.
– Черт бы побрал всадников и ямщиков, вместо южных врат скачущих теперь к северным! – продолжил он, высказывая недовольство всех караульных северного гарнизона.
– Черт бы побрал этот туман! – добавил он громче, чувствуя, как слипаются глаза. Серая хмарь над погостом и Узилищем в это утро больше обычного нагоняли на него печаль и сон.
– Черт бы… – помянув нечистого аж четыре раза и чуть не уснув, солдат вздрогнул, наметанным глазом заприметив что-то вдалеке. Дозорный встрепенулся, испугавшись, что задремал, и серое пятно привиделось ему во сне. Нет, огромное, оно
