подвиг.
— Набор игральных карт в лаковом футляре. Узор по футляру присыпан золотым порошком. Шнуры украшены костяным нэцкэ, изображающим Фукурокудзю, божество долголетия и мудрых поступков…
Хизэши отставил пустую чашку:
— А это уже у князя! Любимый набор господина. Карты рисовал Исаку Курода, нэцкэ резал Итагава Кано. Князь высоко ценит их талант. Кто бы знал, как огорчился весь клан Сакамото, когда карты пропали!
Жестом я показал хозяину лапшичной, чтобы нёс ещё саке.
— Мешочек со шпильками, — задумчиво произнёс я, дожидаясь новой бутылочки. — Тиба проник в усадьбу и вынес один мешочек, судя по дате. Затем проник в усадьбу во второй раз и снова взял только мешочек, но уже с другими шпильками. У князя он взял дорогой набор карт. И опять удалился, не прихватив больше ничего.
Хизэши кивнул.
— Судя по списку, так везде: он берёт, скажем, изумрудное ожерелье и удаляется. Если он хочет что-то ещё украсть из той же самой усадьбы, он является заново, в другую ночь. Что это, беспечность? Наглость? Демонстрация ловкости? Неуловимости?
— Бравада, — согласился Хизэши. — О, вот и выпивка!
Он принялся разливать саке.
— Кстати, Рэйден-сан! — Хизэши подвинул полную чашку ко мне, взял вторую. — Чуть не забыл! Этого вы в списке не найдёте. Это сказал мне сослуживец, который занимался делом Тибы. Вор брал лишь то, что плохо лежит. Валялось на тумбочке, на алтаре, на столе. Было оставлено у спального ложа. Хранилось в шкафу на открытых полках. Если место хранения ценностей было заперто — вор не пытался его взломать или отпереть. Я уверен, Тиба боялся шума. Услышь кто, как он возится с замком, и Ловкача схватили бы гораздо раньше.
— Может, и так, — согласился я. — Вы не возражаете, если я заплачу за наш ужин?
Он не возражал. Это была единственная плата, которую Комацу Хизэши принимал от меня в виде денег. И то, наверное, потому что деньги я отдавал не ему, а дядюшке Ючи. И даже не отдавал, а просил записать за мной.
Я расплачивался с лапшичником позднее, уже без Хизэши.
Глава шестая
Громовой зверь Рэйдзю
— Кто там?
— Торюмон Рэйден, дознаватель службы Карпа-и-Дракона!
— Дознаватель?
— Не притворяйся, что не знаешь меня! Мы беседовали с тобой у господина Симидзу!
— Да, господин! Бегу, открываю…
За миг до этого я стучал кулаком в дверь жилища надзирателя Кодзи. Дом стоял на отшибе, забор отсутствовал. Ничто, кроме непролазной грязи, оставшейся после вчерашнего дождя, не мешало мне подняться на крыльцо, а затем на веранду. Стучал я громко, с уверенностью в своём праве, показывая, что явился по делу, не терпящему отлагательств. Впрочем, я старался бить не в саму дверь, боясь сломать хлипкую раму, а в стену рядом с ней. Стена содрогалась, призывая хозяина к немедленному ответу.
— Бегу, бегу…
Не знаю, где он там бегал. Разве что из угла в угол? Жил надзиратель бедно, дом его был, что называется, с табакерку. Я ещё вчера справился в тюремной канцелярии насчёт Кодзи: жены нет, детей нет. Есть старуха-мать: вроде бы глухая, но кто её знает?
Сообщая мне эти сведения, канцелярист дерзко ухмылялся. Вне сомнений, я был первым, кто интересовался семейным положением такого ничтожества, как Кодзи. Забавность ситуации настолько развеселила канцеляриста, что он сообщил мне адрес проживания Кодзи, не задумавшись над тем, откуда у посетителя возник столь подозрительный интерес.
Служба Карпа-и-Дракона занимается вопросами фуккацу. При чём здесь какой-то жалкий надзиратель? Он что, кого-то убил? Его кто-то убил? И не заявил о перерождении? Немыслимая глупость!
Даже если канцелярия опомнится и доложит начальнику тюрьмы о моём визите — пока суд да дело, я успею покинуть Акаяму. Опасаюсь ли я чего-то? Нет, встреча с Кодзи не выйдет за рамки закона и моих полномочий. Просто господин Симидзу мог задержать меня в городе, желая расспросить самолично, а я торопился на остров Девяти Смертей.
Вернусь, тогда пусть и зовёт в гости, стихи сочинять.
Раз в пятнадцать дней надзиратели получали выходной. Мне повезло: сегодня Кодзи остался дома. Говорить с ним в присутствии начальника тюрьмы значило терять время зря.
— Прошу прощения, господин!
— Почему так долго?
— Матушку укладывал. Обезножела она, лежит, всего боится. Вы как начали стучать, она и поползла. Куда, зачем? Пока успокоил, накрыл одеялом… Заснула, хвала небесам!
— Ты преданный сын, — я подтвердил свои слова кивком. — В дом не пойдём, нечего тревожить старую женщину. Поговорим здесь, на веранде.
— Чаю, господин?
— Не надо. Где спит твоя мать?
Он указал рукой. Я отошёл в дальний конец веранды. Глухая мать Кодзи или нет, так будет лучше. Тюремщик, беспрерывно кланяясь, последовал за мной.
— Итак, Ловкач Тиба, — сказал я, останавливаясь. — Ты видел его только днём?
— Да, господин Я уже говорил вам…
— Помолчи! И вёл себя Тиба смирно: не буянил, не угрожал…
Кодзи пустился в пространные рассуждения. Суть их сводилась к тому, что мне было уже известно: только днём, поведение примерное. Не слушая болтовню надзирателя, я вспоминал, как вчера Ран застала меня за занятием, которое лишь безумец не назвал бы странным. Я находился в ку́ре — прочном строении из дубовых досок, где хранились наши семейные ценности и реликвии. Когда Ран вошла…
Когда она вошла, я топтался на месте, держа в зубах меч в ножнах. Держал я, естественно, не сам меч, а украшение ножен — шёлковый шнур, завязанный хитрым узлом. Меч я сперва взял большой, но его концы при каждом движении цеплялись то за стены, то за другие предметы, производя много шума, — и я взял малый.
Так получалось гораздо удобнее.
Ран не удивилась. Скорее удивился я: моя жена держала в зубах мешочек со шпильками. Какое-то время мы смотрели друг на друга, затем, не сговариваясь, кивнули — и Ран оставила куру. Уходя, она не произнесла ни слова. Я тоже — во-первых, трудно говорить, держа что-то в зубах, а во-вторых, слов и не требовалось.
Стыдно признаться: ночью я рассказал ей всё, что думаю о деле Тибы. Дознаватель не должен делиться с женой подробностями службы. Узнай об этом господин Сэки… Страшно представить, что было бы! Наверное, я бы вспарывал себе живот не один, а три раза подряд. Но вот незадача: проговорился. Это как при поносе — полилось, не остановишь.
Ран слушала молча. Я даже думал, что говорю со спящей.
— …верьте мне, господин! Клянусь вам…
— Хватит!
Надзиратель испуганно замолчал.
— А теперь, — я наклонился к нему, стараясь не морщиться от зловонного дыхания Кодзи, — говори правду, если не хочешь быть наказанным. Правду,
