оставить прошлое и идти вперед, – почти процитировал слова Евангелия русский император.
– Но это невозможно, пока Париж не откажется от своих притязаний на Эльзас и Лотарингию!
– А если откажется?
– Тогда мы согласны! – выпалил было кайзер, пока склонившийся к нему фон Папен не вернул его в реальность.
– Если будут учтены интересы Габсбургов, – добавил он нехотя.
– Мы не можем игнорировать Вену, – холодно улыбнулся германский министр иностранных дел, – так же как вы не желаете отказаться от защиты Парижа!
– Всегда есть способ мирного решения любых противоречий. Но если кто-то жаждет крови… Раскрою вам, кузен, и вам, господа, большой стратегический секрет. Если у России не останется выбора, мы будем воевать. Но мы не собираемся вести полноформатные сражения на земле. Нет. Мы сокрушим любого противника в небе! – Александр почти незаметно повернулся лицом к Марту, словно апеллируя к свидетельству Колычева, как пилота и кораблестроителя. Намек был мгновенно понят немцами, заставив Дёница нервно дернуть щекой, но, в сущности, возразить и ему было нечего. – Затем сотрем с лица земли его города, заводы, мосты и вообще все, что только разрушить в силах человеческих. Россия располагает значительным запасом авиабомб. Не берусь утверждать, что их хватит на весь мир, но вот пройтись частым гребнем, оставляя за собой только руины и пепелища, по площади в пару миллионов квадратных километров – точно получится.
Изобразив эту, поистине апокалиптическую картину столь явственно, что в воображении всех присутствующих она явилась неумолимой и чудовищной силой, а кайзер и его соратники на миг закаменели от ужаса, император, оценив достигнутый эффект, спокойно продолжил:
– Русская армия может поставить под ружье вдвое больше солдат, чем любая другая. И даже без существенного урона для экономического состояния страны. Но мы категорически против войн. И готовы стать гарантами всеобщего мира! Если же Россия и Германия будут действовать сообща на внешней арене, никто не сможет противиться нашей воле! Наступит золотой век!
– Но где гарантии, что ваша добрая воля в определенный момент не совершит разворот на сто восемьдесят градусов? – не скрывая скепсиса, возразил фон Папен.
– Кроме доброй воли у нас есть еще и здравомыслие, и банальный расчет. Я давно посчитал – России выгоднее торговать, чем воевать! И наши враги тоже это поняли. Потому и натравливают Страну восходящего солнца, да и к вам, в Берлин, наведываются с недвусмысленными предложениями…
Сама же суть сделки выглядела просто. Первое – заключался договор о ненападении. То есть Россия обязывалась не вступать в конфликт на стороне третьей державы, если именно эта держава первой нападет на Германию. То же правило касалось и Германии в отношении России. В случае же агрессии со стороны Берлина или Петербурга правило отменялось.
Заявлялось, что стороны приложат все усилия для преодоления германо-французских противоречий. Для чего должен быть заключен всеобъемлющий договор о зонах влияния.
Больше того, заявлялось о преодолении закрытости рынков и запретительных тарифов и об образовании ГАТТ – генерального соглашения о торговле и тарифах, целью которого становилось объединение всех ведущих экономик под общими правилами. Ставилось целью постепенное отступление от колониальной политики в целом и передаче суверенных прав новым государствам. Предполагалось разделить все нынешние колонии и страны на ряд групп и последовательно работать на формирование их действенной независимости, на условиях, конечно, открытости рынков этих стран и признания прав, в том числе и на интеллектуальную собственность.
Сделка ставила перед Парижем практически непреодолимый барьер для реваншизма – сама по себе Франция попросту не располагала необходимыми ресурсами для победы над немецкой армией и флотом. Но одновременно она же гарантировала безопасность для Третьей республики. Предполагалось в перспективе обсудить и особый режим управления Эльзасом и Лотарингией, значительно расширяющий возможности и права французского капитала и французских граждан в этих регионах.
Основной же целью общей работы становилось дробление и фактически растаскивание британских колониальных владений. В этот процесс предполагалось вовлечь и Париж, и Вашингтон.
Япония же обозначалась как угроза владениям европейских держав на востоке. Ей выставлялось условие ограничения дальнейшей экспансии и широкий допуск в ее владения иностранного капитала и товаров. Окончание же конфликта между Россией и Японией (заключение уже не перемирия, а полноценного мира) обозначалось как вопрос строго между двумя державами, в который не требуется внешнего вмешательства.
По факту, Вильгельм высказал следующее соображение:
– Если ты, Александр, желаешь с ними покончить силой, право твое. Но учти, для решительной победы у тебя будет от силы полгода. В ином случае лучше и не начинать, удовлетворившись достигнутым на сегодня. Право, и того немало!
– Что же, если мы обо всем договорились, – усмехнулся русский царь, ставя свою подпись под трехстраничным рукописным документом, составленным сразу на двух языках, – пройдем к столу?
Представители многих знатных домов на Руси с незапамятных времен имели личные церкви, называемые домовыми. Клан Колычевых не был исключением, но их собственный храм располагался не в доме, а на самой первой фабрике, из которой потом и вырос концерн ОЗК. Освятили ее в честь святых Козьмы и Дамиана, слывших покровителями кузнецов и вообще мастеровых. Среди рабочих и служащих заводов считалось престижным крестить в них детей или венчаться. К тому же находившиеся на жалованье у Колычевых священники не брали за это денег.
Так что, когда у Кима родился сын, крестить его было решено именно здесь. Одним из восприемников изъявил желание стать внезапно приехавший в Петербург цесаревич Николай, а крестной матерью стала Саша.
Участие столь высокопоставленной особы вызвало настоящий ажиотаж, и все пространство рядом с не слишком большим храмом оказалось запружено толпами народа, желающими поглазеть на наследника престола. К счастью, все обошлось без эксцессов и никого не придавили.
Витькин наследник наблюдал за творившимся вокруг него действом с легким изумлением в маленьких раскосых глазках, и лишь когда отец Василий окунул его в купель, сморщился и заплакал. Присутствующие не смогли удержаться от улыбки, а виновник торжества был наречен Михаилом, после чего получил золотой крестик с маленьким адамантом.
– Щедрый дар, – едва слышно прошелестело под сводами церкви, и все взоры обратились к невозмутимому, как статуя Будды, Колычеву.
– Всегда удивлялся их дружбе, – шепнул сестре выхлопотавший приглашение для них обоих Шпекин. – Они ведь совершенно разные и в культурном отношении, и вообще…
Служба при самом молодом сенаторе сказалась на Николае Аполлинарьевиче самым благоприятным образом. В движениях его появилась уверенность, в речах необходимая гладкость, и даже худоба перестала быть такой пугающей. Дело дошло до того, что на последнем балу родители из тех, что поумнее, даже показывали на него своим
