class="p1">– Что ж, думаю, с любимым десертом тоже все понятно.
– А у тебя?
– Паста, любая паста. А десерт… наверное, брауни и мороженое.
– М-м-м, – одновременно произносим мы и хихикаем.
– Каким было ваше детство? – спрашиваю я, проводя пальцем по его темным бровям.
– Когда у Сильвы не было заданий, он всегда проводил с нами время, чему-то учил. Мы все любим природу, и он учил нас чинить машины и драться. Он готовил нас к роли паладинов еще до того, как мы поняли, что это такое, – усмехается Бастьен. – Сестрички, Лахлан и все остальные – наша семья, единственная семья, которую мы с Валеном когда-либо знали. Наше детство было достаточно спокойным. Как правило, мы могли делать все что хотели, но при условии, что мы будем хорошо учиться и не слишком бедокурить.
Бастьен смотрит на меня с дерзким блеском в глазах, и я смеюсь.
– Почему мне кажется, что вы с Валеном бедокурили гораздо чаще, чем попадались?
Он усмехается.
– Потому что так и было. Ты удивишься, сколько всего сходит с рук, когда люди не умеют различать, кто из нас кто, или просто жалеют сирот, которые ничего не могут сделать со своей дикой натурой.
– Вы совсем не помните своих родителей? Я знаю, что вы были совсем маленькими, когда они пропали…
– Кое-что я помню, но трудно сказать, подлинные это воспоминания или смесь из желаемого, которое ты принимаешь за действительное, и того немногого, что осталось на фотографиях. Сильва постоянно рассказывал нам о нашей матери. Она была безбашенной, постоянно ввязывалась то в одно, то в другое и задавала жару своим партнерам. Независимая и упрямая… думаю, будь она сейчас с нами, она бы непременно тебя полюбила.
Глаза Бастьена резко распахиваются, и я сперва решаю, что это из-за слова «полюбила», которое он обронил, но его дыхание внезапно учащается, и он вжимается лицом в мой живот, крепко обхватив за бедра.
– Кажется, началось! – выдавливает он, и я сажусь и обнимаю его.
– Мне что-нибудь говорить или заткнуться и просто быть рядом? – спрашиваю я, пытаясь понять, что поможет ему больше, и одновременно пытаясь скрыть панику в голосе.
– Говори… мне… нужно… на чем-то… сосре… до… точиться!
Челюсть Бастьена напрягается, он подтягивает под себя колени, буквально складывается пополам, прижимаясь при этом к моей груди и обхватывая руками мою талию. Одной рукой я откидываю волосы с его лица, а другой притягиваю к себе.
– Дыши, Бас. Скоро все закончится. Это ненадолго, обещаю. Я рядом. Я всегда буду рядом. Просто дыши.
Я вновь и вновь повторяю попытку успокоить его, наблюдая, как он борется с тем, что происходит внутри него. Дверь в спортзал распахивается с оглушительным грохотом, и внутрь влетает Вален с искаженным паникой лицом. Когда он видит нас на матах, на его лице появляется осознание.
– Я вдруг почувствовал всплеск адреналина и понял, что что-то не так, – выпаливает он.
По его растерянному голосу я догадываюсь, что он не знает, остаться ему или уйти.
– Черт, прости, Вален. Я даже не подумала, что ты можешь почувствовать, как у него появляются руны. Не учла, что вы близнецы, иначе бы предупредила.
Вален колеблется еще секунду, затем подходит и опускается рядом с нами на колени. Кладет руку на плечо Бастьена и наклоняется к нему.
– Я рядом, Бас.
– Черт! – кричит от боли Бастьен и еще крепче сжимает меня в объятиях.
Я снова и снова пытаюсь успокоить его, заверяя, что скоро все закончится. Вдоль позвоночника Бастьена проступают черные руны. Загибаясь в единые символы, они образуют сперва одну, а затем вторую линию. Он снова кричит: метки проступают по всему его телу; это магический ожог, который останется навсегда.
– Прости, Боксерша! – выдавливает он, и я немного отклоняюсь, чтобы взглянуть ему в лицо.
– За что ты извиняешься, мать твою? Это ж я с тобой сделала!
– Ты стоишь того…
Я фыркаю в ответ на его сдавленные от боли слова:
– Ради… тебя… я бы… сделал… это… хоть… мил… лион… раз… Боксерша! Ты… того… стоишь!
Бастьен сдерживает стон, и я борюсь с внезапным жжением в глазах. Это невероятно в его духе: беспокоиться обо мне, когда сам он проходит через настоящий ад.
Вален наклоняется к брату, закрывает ладонью его затылок и тихо декламирует:
В глухой ночи без берегов, Когда последний свет потух, Благодарю любых богов За мой непобедимый дух.
Судьбою заключен в тиски, Я не кричал, не сдался в плен, Лишенья были велики,
И я в крови – но не согбен.
Да, за юдолью слез и бед Лишь ужас кроется в тенях. И все ж угрозы этих лет Вовеки не внушат мне страх.
Пусть страшны тяготы борьбы, Пусть муки ждут меня в тиши – Я властелин моей судьбы, Я капитан моей души [23].
– Еще! – требует Бастьен, и Вален подчиняется, снова и снова повторяя стихотворение. Я тоже его запоминаю и присоединяюсь к этому магическому песнопению.
Потихоньку хватка Бастьена на моей талии ослабевает, и я чувствую, как начинают расслабляться мышцы его спины. Вален широко улыбается, и меня переполняет нежность от осознания, как сильно полегчало его брату.
– Чье это стихотворение? – спрашиваю я, не в силах сдержать любопытство. Ни за что бы не подумала, что они увлекаются поэзией.
– Уильяма Эрнеста Хенли. Называется «Invictus». Сильва не знал ни колыбельных, ни детских стишков, но знал стихи. В детстве мы засыпали под его чтение, из книги или наизусть. Это стихотворение всегда было одним из наших любимых. Когда кому-то из нас было страшно или тяжело, мы выбирали любимый стих и читали его до тех пор, пока другому не становилось легче.
Вален опускает взгляд на Бастьена, который, все еще тяжело дыша, пытается сесть. Братья встречаются глазами, и я наблюдаю за тем, как происходит их безмолвный диалог, полный беспокойства и любви. Такое чувство, что я физически вижу особую, невероятную связь, с помощью которой они без слов общаются и поддерживают друг друга.
Бастьен смотрит на меня. Не знаю, что я ожидала увидеть в его глазах, но точно не восхищение. Он набрасывается на меня, и мой удивленный писк растворяется в его губах, впившихся в мои. Он целует меня так страстно, что я перестаю задаваться вопросом, почему он вообще это делает сейчас, и просто плыву по волнам удовольствия. Когда он отстраняется, наши взгляды встречаются.
– Проклятье, ты такая сильная! Ну, я, конечно, и так это знал, но это другое. А теперь я чувствую это вот здесь… – Он потирает руны на груди. – Я даже не представлял, что нас ждет такое. Спасибо, Боксерша, спасибо, что выбрала меня… выбрала
