слугами успела приблизиться к нашей, но ещё не подошла вплотную. Широно стоял не на корме, где сидел раньше. Перебравшись за это время на нос, он стоял в полный рост и грозил летучей голове своим веером.
Мой слуга был без маски.
Получив миг передышки, я смог обратить взор ко второй лодке — и теперь ясно видел лицо Широно. Темнота готова была пожрать черты тэнгу, замазать их чёрной тушью, скрыть от досужих взглядов. Но странный огонь цвета старого серебра пылал на плечах Широно. Языки холодного пламени позволяли ясно видеть всё: красную кожу, длинный нос, глаза навыкате.
Должно быть, этого не видели оба слуги, сидевшие на вёслах. Мало того, что они сидели спиной к Широно, так ещё и Широно стоял спиной к ним. Но и мне, и Ловкачу Тибе всё было видно наилучшим образом. Оценить изменения во внешности Широно, понять, что он находится на середине пути превращения в человека, Ловкач, разумеется, не мог. В Широно оставалось достаточно от тэнгу, чтобы Тиба ничего не заподозрил — и испугался. Хитобан завис в воздухе, забыв о намерении убить и умереть. Похоже, Ловкач готов был спасаться бегством, в полной уверенности, что тэнгу сейчас взмахнёт волшебным веером, взлетит птицей поболе и пострашнее самого Ловкача, чтобы схватиться с Тибой в небе — и одержать несомненную победу.
Не знаю, на что решился бы Ловкач: биться или бежать. Я не дал ему сделать ни того, ни другого. Подпрыгнув, я схватил его за волосы и дёрнул, нет, просто упал вместе с головой обратно в лодку. Возможно, он всё равно вырвался бы, но я намотал чужие волосы на руку, взмахнул что есть сил и саданул проклятой головой о борт лодки. Испугался я уже потом, сообразив, что запросто могу таким способом убить Тибу и вызвать к жизни последствия, которым не обрадуюсь.
По счастью, он остался жив. В последнем я немедленно убедился, поскольку тоже остался жив.
Господин Сэки был начеку. Сорвав плащ, он накинул его на обеспамятевшую голову. Упал сверху, придавил, крича мне:
— Отпускайте!
Освободившись от волос Тибы, я выдернул руку наружу. Не медля ни мгновения, старший дознаватель обмотал плененного Ловкача плащом.
— Пояс! Дайте мне ваш пояс!
Я освободился от пояса с такой скоростью, будто пояс был лентой огня, грозящей сжечь меня дотла. Протянул его господину Сэки, но тот не решился ослабить хватку.
— Обматывайте! — приказал он. — Я держу, а вы обматывайте!
Плащ и пояс сделали своё дело: хитобан превратился в рычащий сверток, более не представлявший угрозы. Кажется, он пытался прокусить плащ, но перестал, когда Сэки Осаму, отдуваясь, уведомил его:
— Если не прекратишь, я стану тыкать в тебя ножом. Хочешь дырок в плаще? Я окажу тебе такую любезность. Правда, дырки будут не только в плаще.
Из свертка донёсся глухой нечленораздельный рёв.
— Не надейся, не убью, — господин Сэки пнул пленника ногой. — Может, глаз выколю. Разрежу губу, выбью зуб. После всех увечий, которые ты нанес нам, это будет мизерной платой. Ты откусил мне палец, ублюдок. Знаешь, сколько стоит мой палец? У тебя не найдётся столько ушей, чтобы расплатиться.
Сверток замолчал.
— Нащупайте его нос, — сказал я. — Рот тоже сойдёт. Хотя нет, рот нельзя, он кусается. Пусть будет нос. У вас есть нож?
— Вы хотите отрезать ему нос?
Нельзя сказать, чтобы старший дознаватель сильно удивился.
— Хочу сделать прорезь в плаще, — объяснил я. — Нам ни к чему, чтобы он задохнулся.
Господин Сэки достал нож.
— Сами нащупывайте, Рэйден-сан, — он тронул рану на щеке и скривился от боли. — Сами щупайте, сами режьте. И не говорите со мной в таком тоне. Вы ещё не забыли, кто здесь старший?
3
«Вы ошибаетесь, господин»
Инспектор Куросава — человек великой проницательности.
Зайдя по пояс в воду, чтобы первым встретить нас на берегу, инспектор не задал ни единого вопроса, не потребовал объяснить, что произошло, почему мы с господином Сэки сидим на вёслах, в ногах у нас валяется безголовое тело, а вид у измученных гребцов такой, будто мы сражались со стаей бешеных собак. Вместо этого, бросив беглый взгляд на начальника поста и людей Яманаки, сопровождавших его, Куросава гаркнул так, что земля затряслась:
— Все назад! Кто приблизится к лодке, будет арестован!
И превратился в вихрь, сыплющий приказами и распоряжениями.
Стражников погнали в посёлок рыбаков за брусом. «Самый прочный берите! — кричал инспектор. — Что? Не найдёте, самих в лес отправлю, на вырубку!» Стражников спас Яманака: по словам начальника, на заставе имелся приличный запас бруса. «Конюшню собрались перестраивать, господин! Инструменты? Тоже есть, господин…»
Когда инспектор приказал делать из бруса клетку, да попрочнее, у всей береговой стражи отвисли челюсти. Это, впрочем, не помешало им взяться за работу с отменным рвением.
Мы с господином Сэки сами вытащили лодку на берег и остались возле неё: сторожить. Вряд ли кто-то осмелился бы нарушить приказ Куросавы, но как говорится, и обезьяна падает с дерева. Когда причалила лодка со слугами, Широно остался с нами. Он был в маске, бледный свет погас на его плечах.
Инспектор не возражал.
На всякий случай я проверил голову Ловкача. Содрогаясь от ужаса — память об укусах была слишком свежа и болезненна! — поднёс ухо к прорезям в плаще. Дышит, подлец, сопит. Прорези я на всякий случай расширил, превратив в небольшие отверстия, а к краю плаща привязал весло: вдруг голова рискнёт взлететь! Ловкача я предупредил, что жестоко накажу за любую попытку сопротивления, а также если он вдруг решит закричать.
Ловкач не ответил, но помалкивал и не двигался.
Позже пришёл слуга инспектора и занялся нашими ранами. Промывать укусы морской водой он запретил. При самозваном лекаре был котелок с пресной водой, где растворили три щедрых горсти соли, и жбан сливового вина. Когда раны промывали вином и солевым раствором, Сэки Осаму кряхтел, а я шипел. Мы бы ругались в полный голос, но при слугах сочли это недостойным.
Особым вниманием слуга инспектора почтил щёку старшего дознавателя.
— Зашивать нельзя, — кланяясь, сказал он, — загноится. Смажем медом, господин. Утром приложим лист подорожника с солью. А может, чесночную кашицу с толчёными муравьями. Если всё пойдёт хорошо, зашьем через два дня. Боюсь, останется шрам.
Господин Сэки отмахнулся. После всего, что с нами случилось, шрам на лице казался чем-то незначительным. Палец, который Ловкач откусил старшему дознавателю, на поверку оказался последней фалангой левого мизинца. Жертва зубов хитобан поглядывала на руку с нескрываемым удивлением: не могла поверить, что легко отделалась.
— А теперь позвольте, я наложу вам повязки. И
