із сусідів бачив, як прадіда заносили до нашої хати і стуканули в поліцію. (Кто-то из соседей видел, как прадеда заносили в наш дом и стуканули в полицию), — парень продолжил по инерции говорить по украинский, забыв перейти на привычный в их семье русский язык.
— И что сейчас будет? — испуганно пробормотала сестра.
— Сейчас ничего. Уже поздний вечер, — успокоил сестрёнку Тарас. — А вот завтра они заявятся с ордером и не одни. Я сильно разозлил этих двоих и завтра они наверняка прихватят парочку из нацбата, что квартируется в Старобельске, недалеко от нас. Мы с ними не очень ладим. Те ещё козлы и уроды!
Баба Галя молча встала из-за стола и вышла из кузни. Назад она явилась с ППШ в руках и с порога заявила:
— Я никому не позволю арестовать папу!
— Бабушка, что вы сделаете против четверых вооружённых с этим раритетом. — возразил парень, удивлённо уставившись на пулемёт-пистолет в руках бабушки.
— Это не раритет, — с достоинством возразила Галина Петровна. — Это автомат татки.
— Но я не могу допустить боевых действий в нашем доме. — возразил Тарас. — С моей стороны это будет являться военной изменой.
— Тогда забирай Свету и поезжайте ко мне домой. — предложила старушка. — А я смогу и одна защитить своего отца.
— А не лучше ли сейчас, пока темно, перетащить прадеда в мою машину и перевезти к тебе, бабушка? — предложил Тарас.
— Нет. Он не транспортабельный, — возразила Галина Петровна. — Переноска и переезд добьёт его. Поезжайте вы.
— Нет, я тебя и дедушку не брошу, — заявила Света. Она сорвалась с места и унеслась на улицу.
Тарас с удивлением проследил за сестрой. Которая, накинув пуховик, побежала зачем-то в сарай. Спустя минут пять она вернулась в дом, держа в руках что-то длинное, завёрнутое в тонкий брезент и сгибаясь под тяжестью солидных размеров мешка.
Свёрток и мешок, выпущенные из слабых девичьих рук, с грохотом свалились на паркетный пол.
— Што это? — ошарашенно вымолвил парень.
Света молча развернула брезент и на полу, завалившись на бок, оказался ручной пулемёт Калашникова.
Девушка вытряхнула из мешка три пулемётных коробки, вероятно полностью заряженные.
— Вось (Вот), — объявила она и гордо выпрямилась. — У меня есть чем оборонить моих родных. А тебе, действительно, лучше уехать, чтобы не нарушать присягу.
— Откуда это у тебя? — парень ошарашено уставился на открывшийся арсенал.
— Папа нашёл его на месте боёв в четырнадцатом году и притащил домой. Он периодически доставал пулемёт и ухаживал за ним. Я помогала ему, когда училась в школе. За это он обучил меня обращаться с этим оружием.
Тарас в ужасе обхватил голову. Перед ними в боевых позах стояли две новоявленные амазонки: старушка — божий одуванчик и соплячка сестра. А он, боевой сержант, побывавший во многих стычках с мятежниками-террористами из Донецка и Луганска, переживший позор Дебальцевского котла, сидел в глубокой прострации. С одной стороны, долг солдата и присяга давили неустранимым грузом. С другой — его любимая сестрёнка в свои не полных девятнадцать лет решительно заявила, что встанет на защиту деда. Он хорошо знал свою Світланку. Если она решилась на что-то, то никто уже её не переубедит и не оттащит от цели даже тягачом. Он не может бросить сестру и уехать. Дилемма. С одной стороны долг и Родина, с другой — сестра, бабушка. Это его единственная семья, и на украинский язык слово «семья» переводится как «родина». И пусть ударение падает не на тот слог!
«А может, моя семья и есть моя истинная Родина? — подумал сержант. — Разве я сражался, рисковал жизнью за всяких толстосумов, всяких там депутатов и ненавистных мне бандеровцев. Которые внушали, что именно они и есть моя Родина. Нет! Я пластался по земле под пулями сепаратистов за мою сестрёнку, скрывался в окопах от взрывов за последнюю оставшуюся в живых бабушку! Я проливал свою кровь именно за них, мою истинную Родину! Не уж-то я сейчас брошу их на съедение этим упырям. Уйду, предав их и моего возникшего из небытия прадеда, которым я так гордился в детстве!»
Тарас молча встал, подошёл к лежащему на боку пулемёту, присел возле него на корточках и принялся разбирать, разложив на брезенте. Оружие оказалось тщательно вычищенным, хорошо, и в меру смазанным. Проверил запасные патронные коробки. Набиты под завязку.
— Я остаюсь с вами, — объявил Тарас. — Если завяжется бой, то вы должны спрятаться в подполе. Я всё остальное сделаю сам.
— Ты не управишься один, браток! — раздался внезапно мужской голос.
Тарас повернул голову на голос. В дверном проёме стоял молодой мужчина, его ровесник, одетый в солдатское нижнее бельё времён его родителей. Он устало опирался о дверной косяк, но стоял ровно.
— Мы сделаем это вдвоём, — заявил он, — я не могу оставить в беде родных мне людей.
Появление этого человека, замотанного и перемотанного бинтами, краснеющими пятнами проступающей крови, явилось для Тараса последним толчком для принятия окончательного решения. Он встал с корточек, подошёл к раненому и осторожно обнял его, стараясь не казаться забинтованного плеча.
— Здравствуй, диду! — прошептал он, и невольная слеза защекотала веко, ища себе путь наружу.
— Здравствуй внук! — вымолвил растроганный лейтенант, ничуть не стесняясь слезы, прочертившей дорожку по его посиневшей от страшного ушиба щеке.
Со стороны кухонной плиты послышался тихий всхлип сестрёнки.
С вечера Тарас запер на висячие замки калитку и ворота, а машину загнал в гараж. А потом они с дедом проговорили всю ночь. Они оба так и не поняли, как Пётр объявился в XXI веке, а Пётр не понимал, как его дочь и правнуки очутились в 1943 году. Оба были уверенны, что каждый продолжает пребывать в своём времени.
Вначале в беседе участвовали все четверо, но первой выбыла Галина Петровна, ночами проводившая время рядом с кроватью отца. Затем тихо отползла в свою спальную комнату Светлана.
Организм деда, подвергшийся активному лечению антибиотиков, до того их не знавший, восстанавливался с поразительной быстротой. Раны на плече и на голове затянулись. Голова перестала кружиться, а руки трястись. Прошло всего три дня, после его ранения и полёта с корпуса танка в низ, а Пётру казалось, что прошло как минимум десять дней. Он чувствовал себя прекрасно и с лёгкость ветерана Великой войны, встретил с внуком рассвет. Они засыпали друг друга вопросами.
И если Тарас более менее знал историю Второй Мировой войны, правда серьёзно искажённой украинской пропагандой, то для Петра, всё то, что произошло на Донетчине являлось тайной за семью печатями. У него волосы встали дыбом
